Река Гераклита

Сведения о положении на фронте были скудны, отрывочны, сумбурны, порой противоречивы и всегда невеселы. Сводки Советского Информбюро, доходившие крайне нерегулярно, говорили сквозь стиснутые зубы о тяжелых боях и отходе на новые, «заранее подготовленные позиции». Говорили о подвигах бойцов и командиров, сбитых фашистских самолетах, зверствах гитлеровцев на оккупированной территории; щедро цитировались элегические отрывки из дневников немецких ефрейторов и отчаянные письма родным, — ефрейторы почему-то писали домой через Информбюро. Из всего этого складывалась удручающая картина тотального отступления. Но было и какое-то второе видение, даже не видение, а «присутствие», ибо он слышал голоса и шумы, обонял жгучие запахи войны, он был там. Он брел с усталыми солдатами, гремя котелком, горькими дорогами отступления. Пил молоко и воду из рук деревенских женщин. Тянуло дымом от спаленных дотлевающих деревень. Горела Россия…

Он видел, как стреляла по врагу одинокая пушка. Кажется, что она осталась одна против всей вражеской махины. Израненные, кое-как перебинтованные артиллеристы посылали снаряд за снарядом. На них обрушился мощный огонь вражеской артиллерии. Но пушка продолжала стрелять. Ее засыпали бомбами. У противника такое преимущество во всем: технике, боезапасе, численности войск, свободе маневра, что он может позволить себе сугубую тщательность в подавлении каждого очажка сопротивления. На пушку наполз немецкий танк и втоптал ее в землю вместе со всем расчетом.

Он видел, как шли немецкие автоматчики, расстреливая каждый клочок воздуха. Падали подстреленные на лету птицы: воробьи, голуби, ласточки, стрижи. И вдруг — встречный пулеметный огонь. Часть передней цепи скошена, остальные автоматчики залегли. Подкатили орудие, установили минометы и открыли бешеный огонь по одинокому советскому пулемету. На бугор вполз громадный танк, шмотья черной земли слетали с его гусениц. Он ломил вперед — несокрушимый и стремительный.

Пулеметный расчет. Окровавленные бойцы. Танк пер прямо на них. Пулемет замолчал. Обвязавшись гранатами, бойцы кинулись под танк. Два слитных взрыва, и танк завалился на бок, вспыхнул огонь.

Рахманинов понимал: немцев задерживают человечьей плотью против железа. Было мучительно думать об этом, но он верил, что Русь выстоит и на этот раз.

А между тем война уходила все дальше, в глубь России…

Полстены гостиничного номера занимала огромная карта Советского Союза. Рахманинов передвигал флажки, которые упрямо сходились к одной точке близ длинной извилистой синей линии, обозначающей Волгу, — к Сталинграду.

Без стука вошел его импресарио. Рахманинов обернулся, чуть сдвинув густые брови, он не выносил малейшего амикошонства. Импресарио — видный, вальяжный человек, но сейчас на нем лица нет.

— Прошу извинить мое внезапное вторжение. Я смятен и растерян. Ваше требование так неожиданно. Так, простите, неразумно и не соответствует вашей деловой серьезности.

Рахманинов остановил его властным жестом. В нем произошла разительная перемена за истекший год: он не просто худ, а костляв, лицо заострилось, и обвисли брыли, но одновременно от него исходил ток силы и уверенности, как от человека, сделавшего окончательный выбор и уже не ведающего сомнений.

— Хотите воды? Или виски? Оно в баре. Мое требование категорично. Отныне все сборы от концертов будут поступать в Фонд помощи Красной Армии. И я хочу, чтобы об этом было объявлено в газетах, афишах и программах. Иначе отказываюсь играть.

— Это невозможно. Вы не представляете, какую неустойку…

— Я уже подсчитал. Уплачу. Найду другую контору. Подниму цены на билеты. И буду играть. Для Красной Армии.

— Послушайте, мистер Рахманинов, я всегда давал вам хорошие советы. Моя преданность подтверждена многими годами. Ваш благородный жест не поймут. Скажут, что вы заискиваете у большевиков.

— А разве большевистская Россия не союзница Америки в этой войне?

— О, господи!.. Но интересы разные. Америка воюет, как бы не воюя. Обыватель знает о Пирл-Харборе, но он думает, что Сталинград где-то в Африке.

— Я более высокого мнения о ваших соотечественниках. Думаю, что за истекший год они несколько разобрались в географии и поняли, что Волга куда ближе к Потомаку или Гудзону, чем их учили в школе. Но не стоит заниматься ни географическими, ни социологическими исследованиями. Речь идет о моем законном требовании.

— Влиятельные круги Америки не хотят помогать России. Они препятствуют всякой помощи. Зачем артисту марать руки в этой грязи?

— Я надеюсь сохранить свои руки чистыми. И при этом поломать гнусное невмешательство. Я обращаюсь к обыкновенным людям, которые любят музыку, а значит, имеют сердце…

— Вы не представляете, какой вой подымется в эмигрантских кругах. И совершенно напрасно недооцениваете их влияния.

— Я уверен, что рано или поздно, но и они одумаются.

— Рано или поздно!.. Вы провалите ответственнейший концерт. Сломаете свою карьеру. Одумайтесь, мистер Рахманинов, вы же знаете, как трудно завоевать положение и как легко его потерять.

Послышался стук в дверь.

— Да, да, войдите!