Река играет (повести, рассказы)

Разумеется, если бы что-нибудь подобное он заметил в городе… Тогда бы он знал не только, что ему думать, но и что делать. Он поднял бы весь город на ноги. Телеграмма в столичные газеты… подхватывается всей печатью… «Человек на цепи!» «Человек на цепи в губернском городе!» «Человек, прикованный десять лет в конце XIX столетия!» Да, во всех этих фразах была какая-то ясная, определенная сила, «будящая активные рефлексы»… Бухвостову представилась у соответствующего дома толпа народа. Расторопные околоточные приглашают с тревожной сдержанностью:

– Расходитесь, господа, расходитесь… Ничего особенного…

Но даже по их лицам видно, что случилось именно особенное, небывалое, неблагополучное…

А здесь?.. Бухвостов сознавал, что здесь даже он чувствует как-то по-иному…

Прежде всего – «десять лет!»

Если десять лет человек сидит на цепи, почему скакать с этим известием именно сегодня, а не днем, не двумя, не неделею позже?.. «Что это? Бухвостов точно и сам с цепи сорвался»… Он видел ироническую умную улыбку, с какой редактор газеты произносит эту фразу.

Да, будь это в городе, – о, тогда другое дело… Его набат был бы именно непосредственным, негодующим, беспокоящим, звонким. И редактор не сказал бы иронической фразы; торопиться пришлось бы уже затем, чтобы другие газеты не перехватили сенсационного известия… Заметка сдается в цензуру… В редакцию, конечно, последует запрос…

– Его превосходительство просит сотрудника NN, написавшего заметку, пожаловать к нему для объяснений.

– Человек на цепи! Что? Как? Где? На каком основании? Мы сейчас! Сию минуту! Мгновенно, – по телефону! В какой части? Участка? Квартал…

– Не в квартале… В деревне Колотилове…

– А! В деревне!.. Так бы и говорили сразу. Вы говорите, все-таки, десятый год?

Бухвостову представилась зевающая, успокоенная физиономия.

– Петр Иванович, нельзя ли все-таки навести справки? Они говорят: десять лет!

– Очень может быть, – сдержанно говорит Петр Иванович. – Губернская больница переполнена. Кроме того, неизлечимых не принимают и по закону… Можно, пожалуй, написать исправнику запрос…

– Да, да, напишите, пожалуйста. Что там у них такое? Потом…

Бухвостову представилась серая дорога, звон колокольцов. Запыленная фигура в телеге и поля с ленивым шорохом хлебов. Дальше все как-то терялось, и воображение не подсказывало Бухвостову ничего более…

Все это он думал уже не на бревнах, в Раскатове, а далеко за деревней, среди спящих полей… Он и сам не заметил, как вышел за околицу, как пошел по дороге, и спохватился только у другой околицы.

Куда он пришел? Перед ним, выделяясь на темной траве, резко отсвечивал свежий сруб, с разбросанными кругом щепками. За околицей виднелась узкая улица… Над тесовыми крышами тихо колыхалась темная зелень старых высоких осокорей. Верхушка одного из них была совсем сухая, на ней виднелись грачиные гнезда. В листве стоял ласковый, тихий, баюкающий шорох.

Деревня уже спала, только в одном оконце, налево, виднелся огонь. Бухвостов вдруг узнал эту улицу, и сруб, и грачиные гнезда. Все это он уже видел сегодня утром, только не обратил внимания на эти мелочи, занятый тем, что его более поразило. А вот это светящееся окно…

Он узнал его и резко остановился. Потом почти инстинктивно подошел ближе и стал в тени толстого осокоря.

Рама была отодвинута. Свет ярко и ровно падал на кусты в палисадничке… Сначала в избе стояла странная тишина. Потом тихо брякнула цепь, и усталый мужской голое сказал:

– Дай водицы испить… Господи, батюшка, царь небесный. Хоть бы уж смерть пришла, что ли…

– Молись, Гарася, молись, сынок… Нагрешил за день-то. Может, и впрямь услышит, смерть пошлет…

И, помолчав, женщина прибавила голосом, в котором слышались страдание и слезы:

– И меня бы заодно с тобою, сынок… На вот, испей кваску.

– А Акулина где? – спросил мужчина, глубоко вздыхая.

В это время из-за угла избы выбежала женская фигура, прислушалась, перевела дыхание после торопливого бега и, постояв немного, пошла в избу…

Цепь забрязчала беспокойно, и злой голос, в котором опять исчезли сознательные ноты, заревел:

– Где была?.. Сказывай сичас… Сука! Сука, сука!

– Где была, там нету, – ответила женщина с невольным задором… – Собирать ужин, что ли?

– Сука, сука… – говорил Герасим, почти задыхаясь, и слышно было, как он опять начинает метаться…

– Молчи, а ты, Гараня, – заговорила старуха, – молчи ужо!.. А ты подь, Акулина, корову посмотри, заскучала что-то…

– И то пойти!..

Женщина опять выбежала на улицу. Насторожилась, прислушалась и нырнула в тень…

Бухвостов спохватился, что подслушивает у окна, и быстро отошел…

За околицу его проводила собачонка, долго и жалобно заливавшаяся, пока фигура незнакомого человека не потонула среди перелесков…

VI

Ночной караульщик, тот самый, который остался недоволен миром, долго и ожесточенно стучал колотушкой перед дачей Гаврил Пименовича, напоминая жильцу, что деревня – давно спит, а у него в мезонине огонь. И Гаврил Пименович тоже долго не засыпал, тревожно прислушиваясь, как жилец мечется наверху, по своей комнате…