Река – костяные берега

Глава 1. Звонарь

Колокольный купол приветливо подмигивал окружающему миру гладким отполированным боком, на котором то и дело вспыхивали солнечные блики. Солнце – не частый гость в этих суровых северных краях, и потому всегда долгожданный. С октября и до поздней весны неподвижно висит над крышами домов серое рыхлое одеяло, и весь поселок дремлет под ним, как медведь в берлоге – и день, и ночь, до самого мая. Лишь тогда низкие неповоротливые тучи с неохотой расступаются и снисходительно позволяют великому светилу пролить на скудную землю свое благодатное тепло, обогреть задубевшие почки на кустах вербы и дикой смородины, растопить лед в старицах, прикрытых жухлым камышом. Позволяют вдохнуть жизнь в этот сонный край, пусть и ненадолго.

По солнечным бликам на колоколе все и узнают, что тепло уже близко. Звонарь – самый первый: изба его стоит последней на краю села, прямо напротив звонницы. И всегда, как и теперь, он удивляется: отчего это колокол так сверкает? Всю зиму казался черным, будто покрытым копотью от печного дыма, а тут, гляди – вышло солнце, и вспыхнул, что червонное золото! И снова думает звонарь: «Неспроста говорят, что этот колокол – дар богов и от всякой нечисти оберегает».

Звонарь верил старым легендам, считая, что дыма без огня не бывает, хотя ни разу за свою долгую жизнь с нечистью не встречался. Потому, видно, и не встречался, что колокол обережный над селом звонит дважды в день: поутру и с вечера, и так испокон веку. Хотя, кто знает, какая она с виду, эта нечисть? Может, нормальному человеку ее и вовсе разглядеть нельзя. Болтали-то в селе разное: кому русалка у старицы примерещилась, кого леший в сосновом бору морочил, а кто и черта рогатого из сарая своего лопатой гнал… Но рассказывали это все или пьянчуги беспросветные, или бабки-ворожеи, которые сами нечисть зазывают. А чтоб с кем порядочным такое стряслось, Звонарь и не слыхивал. Правда, иногда думал: может, нечисть его стороной обходит еще и потому, что на нем святости больше, чем на прочих: как-никак, к дару богов прикасается. И никого к колоколу не подпускал. Не то чтобы не доверял – нет, не смел наказ бывшего звонаря нарушить: ведь слово дал. Тот звонарь взял его еще мальчонкой босоногим, как бабка пропала. А отца с матерью еще раньше волки в лесу загрызли, Звонарь их и не помнил. Началась у него новая жизнь, стал он обучаться великому делу – дивные звуки из медной чаши извлекать. Помнится, поначалу-то совсем ничего не выходило, смех один. «Язык» колокольный рук его слабых не слушался, звук получался безобразный, похожий на то, как тазы в бане гремят. До слез было обидно. Но старый звонарь не ругал его, улыбался в бороду, брался за засаленную веревку, обхватывая мозолистой жесткой ладонью его костлявый кулачок, и начиналось чудо: до того сладкие, переливчатые звуки неслись сверху – аж дух захватывало! То был не просто колокольный звон, а малиновый, и тогда он, маленький ученик звонаря, сразу же понял, откуда название: ясно ведь, что слаще малины ничего на белом свете нет.

Звонница стояла на склоне горы, и колокольный звон низвергался оттуда подобно водопаду или снежной лавине, врывался в сонный поселок, проникал сквозь подгнившие от вечной сырости бревенчатые стены изб, растекался по узким кривым улочкам и наполнял все пространство мощной живой силой, не оставляя места для хандры и скуки. Люди как один к звоннице лицом оборачивались и даже из домов выскакивали. Кто крестился, кто кланялся, а иные просто благостно улыбались. И все стояли, замерев. Слушали. До тех пор, пока последний отзвук не стихнет. Будто крошки со стола подбирали, голодом наученные.

А голодно жили всегда. Места вокруг были скупые: лишь топи да старицы, оставшиеся от некогда полноводной реки. Ее обмелевшее русло совсем заросло камышом, но старожилы еще помнили, где оно пролегало, и предостерегали односельчан, чтоб держались оттуда подальше, потому как знали, что дно речное было сплошь в глубоких впадинах. Кто провалится – сам не выберется ни за что, сгинет в жидком месиве, и костей не найдут. В былые времена река немало жизней унесла, и даже теперь, совершенно обмелев, не унимается – нет-нет да и подберет кого, засосет в свое жидкое нутро.

Настоящего названия бывшей реки никто не знал, и на нынешних картах его уже не найти. Старики говорили, будто их далекие предки нарекли реку Костяной – якобы, слишком уж часто кости разные на берег выносило, а больше всего – человеческие. Особенно по весне, говорят, страшно было. Как отступит вода после половодья, так потом вся земля по обе стороны белым-бела. Будто река людей поедала и костьми их плевалась. Неизвестно только, как Костяная к жертвам подбиралась: никто на ту реку не ходил, все ее как огня боялись.