Река моих сожалений

– А похоже, он просто узнал о моем приходе и решил составить мне компанию.

– О твоем приходе знали лишь мы с тобой.

– Тогда он, увидев меня, любезно обменялся с моим соседом местами.

– Это возможно, – признался Колдер неохотно, хотя идея со знаком явно нравилась ему больше.

– Почему ты так хочешь, чтобы именно я стал твоим партнером по съемкам?

Я знал, что Колдер будет тянуть с ответом. Длинные вздернутые ресницы его хрупких век изредка вздрагивали. Он облизнул сухие губы и приглушенно произнес:

– Тебя я хоть немного знаю, – я уловил искры надежды в его слабом голосе. – Плюс ко всему, раз ты начал сомневаться, стоит ли продолжать свое дело, проще принять решение, сыграв того, кого не играл никогда.

– Гея? – Я усмехнулся в надежде, что Колдер подарит мне хотя бы ухмылку, но он прикрыл глаза и положил руку на лоб. Его пальцы касались век так, словно он старался спрятаться от меня.

– Возможно, – бросил он.

Я с упоением продолжил серию провокационных вопросов:

– А с чего ты решил, что я буду его играть?

После недолгого молчания Колдер холодно ответил:

– Наверное, потому что это высокооплачиваемая роль…

– Нет. – Я сел рядом. Едва почувствовав мое близкое присутствие, он с измученным стоном сквозь сомкнутые губы уперся локтями в диван и попытался присесть. Но я перехватил его руку и поймал напуганный взгляд, с улыбкой шепча: – Ты ведь понял, о чем я, верно?

– Я не понимаю, о чем ты… – он неуверенно тряс головой.

– Ты врешь.

– Я не…

– С чего ты взял, что я буду играть гея? Может, я буду играть самого себя.

Это маленькое представление разволновало меня не на шутку. Я уже не знал, шучу ли, издеваюсь или говорю правду. Будь это шалостью и желанием помучить Колдера, билось бы сердце так неустанно и быстро? Отбивало бы оно такты с таким рвением, словно готовясь к неизбежной смерти?

Исчезла моя улыбка, и выражение лица не выдавало ничего, кроме задумчивости и необъяснимой печали. Я встал и оглядел Колдера с головы до ног. Свободные джинсы и черная футболка с принтом I say cry, I say lie, недоуменный взгляд, скрывающийся за прядями его волос, и слегка приоткрытые губы, через которые из его часто поднимающейся груди вырывались обрывки дыхания.

– А ты думаешь, что я?.. – Он не успел произнести свой вопрос, будучи прерванным на полуслове моим позорным побегом.

Так я видел себя: убегающим от настигшего горя под неистовым дождем, в полном одиночестве, под усыпанной звездами тенью мертвого дня. Но выглядело это иначе: я лишь пересекал поле резкими, твердыми шагами и чем дальше отдалялся от фургончика Колдера, тем сильнее ощущал, что оставляю свой маленький позор там же, в серой автомобильной гримерке, в памяти «восходящей звезды».

– Где же Колдер? – На пути к рядам в тени сцены меня поймал Ричард.

– Там, отдыхает.

– Я думал, вы его проводите до дома. Вы же довольно… близки? – Ведущий вопросительно поднял бровь.

Его слова вывели меня из себя окончательно:

– Вы это в журналах вычитали, да?

– Да… нет… то есть я хотел сказать…

Я не стал его дослушивать, чтобы разъяренный бес не вселился в меня и щека Уинстона не взорвалась от моего меткого удара.

Уже у дверей нашей с Ганном квартиры слышались отрывки его скромной репетиции новой песни. Я открыл дверь и швырнул заляпанную грязью обувь в угол с такой силой, что кусочки земли отлетели к стене и шкафу. Я напялил на себя кеды, пока Ганн продолжал игру, дымя на всю гостиную и игнорируя мое присутствие. Но когда я встал перед ним, вырвал сигарету из его губ и демонстративно растоптал ее, он посмотрел-таки на меня.

– У тебя снова плохое настроение? – Он отложил гитару, наверняка полагая, что следующей жертвой станет именно она. – Что ж, давай поговорим…

– Ударь меня, избей до смерти, если я соглашусь на предложение Кавилла.

– Что? – Ганн искренне улыбнулся, но мое досадное молчание и сжатые в кулаки пальцы заставили его встать и стереть улыбку с лица. – Что случилось?

– Просто пообещай… Нет, поклянись, что сделаешь это, если я не сдержу слова.

Ганн провел ладонью по лицу и отвернулся к окну, к ночному небу, словно ждал от него совета.

– Я не могу сделать этого, ты же знаешь. Ни один синяк на твоем теле не появится от моей руки. Может, в угаре я и могу замахнуться, но до конца дело не доведу.

– А что же ты можешь сделать мне плохого? – Меня начинало трясти. Ноги словно стали стеклянными, неспособными выдержать бурю в моей душе.

Как обычная шутка, крохотная издевка могла превратиться в это? То, что в мгновение вернулось смертоносным бумерангом, отсекшим мой бесценный покой.

– Я не могу сделать тебе ничего плохого, – повторил Ганн.

– Нет, можешь. Ты можешь отучить меня от наркотиков… и отправишь меня на лечение, если соглашусь.