Так вот, то, что со стороны кажется какой-то патологической активностью, на самом деле имеет совершенно иную природу. Все эти фантасмагории, из которых состоит моя жизнь, — лишь результат того, что я почти никогда ни от чего не отказываюсь. Беру все, что само плывет навстречу, без разбору. Дайте мне в руки что угодно, билет на поезд, обручальное кольцо, член, гранату с выдернутой чекой. Обещаю сказать спасибо и использовать по назначению.
Не позволяй мне увлечь тебя перепиской. Даже если ты не напишешь в ответ ни строчки. Просто не позволяй себе открывать мои письма. Знаешь, что сделают с тобой мои слова?.. Они будут жечь тебя. Ты будешь перечитывать их снова и снова, и каждый раз они будут тебя жечь. Представь, сегодня мне приснилось, что во мне завелись голубые гусеницы, тонкие, изгибистые, рогатые. Мой дом был во влажном саду, где каждый лист горячо дышал под солнцем. Четыре квадратных таблетки на ночь, и одеяло ласкает, как живое. Не позволяй мне. Однажды в письме я пришлю тебе бомбу, которая разорвет твое сердце и забьет осколками мозг. Между строк, между слов, между букв — мои письма наполнены двадцать пятыми кадрами; сегодня мне снились туманные низины, и огромные светляки с глазами, как вишни, и пронзительные цикады, обступающие муслиновый полог со всех сторон. А самое главное, не позволяй мне давать тебе имена. Как только я назову тебя именем, которым никто никогда тебя не звал, от тебя отделится тонкая, невидимая оболочка и сделает шаг мне навстречу. Она заживет своей жизнью, жизнью, которую я вдохну в нее, и будет жить на моих страницах, и я буду ею владеть. Я поведу ее тайными тропами туда, где дрожат полураскрытые винные цветы, я наполню ее вены гранатовым соком, а ты будешь изнывать от жажды над моими письмами, читая их снова и снова. Знаешь, что там, в моих письмах, в прозрачных конвертах, там спороносная язва и голубые гусеницы, которые станут сладко грызть тебя изнутри. И сейчас, в самый миг, когда эти слова проступают на сетчатке твоих глаз, ты молчишь и почти не дышишь, потому что ты опоздал. Ты уже мне позволил. Видишь, как летит на пол керосиновая лампа, как в лопнувшем стекле пляшет живой огонь. Здесь и сейчас, на огненном поле, мы станем жалить друг друга вновь обретенной любовью, как обезумевшие скорпионы. Настоящая она или нет — ты не узнаешь; тебе не попробовать ее на зуб, не уложить под ультрафиолет, не разглядеть водяные знаки. Здесь и сейчас зеркала текут амальгамой, меняя местами меня, тебя и наши отражения, и повсюду раскинуты беспроводные сети, разбросаны битые байты, и я маню тебя раздвоенным языком Си плюс плюс все, что угодно. Протяни мне мизинец в знак примирения с потерей реальности, и я окуну его в теплый мед; ты увидишь, как чудесно засыпать обманутым, когда мои слова звучат в голове смеющимся эхом.
Святой Себастьян
Первый раз я его увидела в клубе «888», показала на него пальцем и спросила не помню у кого: кто это? Мне ответили с благоговением: это Ш., у него такой интеллект. Так и сказали. Ха-ха, теперь я припоминаю, что спросила я все же у мужчины, потому что интеллект в Ш. был не главное. А главное было то, что он отъявленный покоритель женских сердец. Но тогда я как-то об этом сама не догадалась. Красив он был божественно, как один немецкий киноактер. Почти всегда молчал и улыбался. А улыбка такая немножко высокомерная, ироничная и очень загадочная. Однажды пили на улице в честь чьего-то дня рождения, компания дивная, все сплошь звезды андеграунда, а мимо шел Ш. Предложили присоединиться, не побрезговал. Был в белом льняном костюме, как мне потом объяснили, за тысячу долларов, а у нас разливное пиво из канистры, пластиковые стаканы и вобла. Я не одна, глупо шучу, Ш. молчит и улыбается вот этак горько и загадочно, сразу видно, что умен, и страдал, и тонок чрезвычайно. Ах, черт возьми.
Мельком, вскользь, у случайных знакомых пытаюсь о нем что-нибудь узнать. Вроде разведен, вроде жил в Америке, вроде сидел в тюрьме, вроде играл на бирже, вроде был богат, вроде кризис его разорил, вроде покер, вроде героин, но как-то все неточно, все размыто и неясно. Люблю, когда вот так.