Река Найкеле

Человек с одной ногой

Я сидела в кафе, пила чай и читала книгу. За соседним столиком сидел некрасивый мужчина, на вид лет сорока, с печальными глазами. Он смотрел на меня не отрываясь. Примерно через час, когда я собиралась уходить, мужчина встал и, прихрамывая, направился ко мне. Я не хотела знакомиться, но почему-то мне стало его жаль, и я осталась. Мужчина сказал, что он — фотограф и хочет меня поснимать. Я почти никогда не отказывалась от таких предложений, но в этот раз фотографироваться не хотелось. Он умолял, предлагал деньги за пробы авансом. Потом отчаялся и спросил: «Вы часто бываете в этом кафе? Я готов платить вам только за то, чтобы просто смотреть на вас». Меня это тронуло. Не возможность легко получить деньги, а готовность, с которой мужчина мне это предложил. Я сказала: «Уж лучше пробы». Он дал мне номер телефона и адрес студии.

Студия оказалась обычной квартирой. В общем-то я не чувствовала себя обманутой, хоть и было понятно, что никакой он не фотограф. Он нервничал, много курил, сильно хромал и задавал множество бестолковых вопросов. Мы действительно отсняли пару пленок, я получила деньги и ушла. Через несколько дней он пригласил меня поужинать в роскошный ресторан. За ужином подзывал к столику скрипача, совал ему мятые купюры и просил исполнить для дамы бессаме мучо и чардаш монти. На следующей неделе я пришла к нему за фотокарточками. Фото были ужасного качества, безобразный свет, уродливые ракурсы. Я не взяла ни одного.

В тот вечер мы стали любовниками. К этому времени я знала, что он — коммерческий директор какой-то фирмы, что ему двадцать четыре года, что у него есть жена и ребенок и еще две женщины. Он — что я живу с подругой и учусь в институте. Когда он разделся, я узнала также, что вместо левой ноги у него протез. Протез был тяжелый, обмотанный эластичными бинтами и капроновыми колготами. Отстегнув протез, он со стуком бросал его на пол рядом с кроватью. В постели своей основной задачей он считал переплюнуть мою подругу по части орального секса, и иногда бывал весьма успешен. Вид усекновенной ноги вызывал у меня глубокое отвращение, но сама ситуация казалась мне настолько абсурдной, что я не воспринимала ее всерьез. Подруга знала о нашей связи, и почему-то ей это льстило. То, что мужчина дарил мне деньги, подарки и цветы, в ее глазах было признанием моих несомненных достоинств.

Иногда по ночам я просила его принести мне воды. Он покорно вставал, прыгал на одной ноге на кухню и возвращался, прикрывая блюдцем стакан с водой, чтобы не расплескать. Может быть, это был мой способ бороться со скукой, которую я испытывала в его обществе.

Однажды он пригласил меня к себе. Но когда я пришла, оказалось, что его жена дома. Она сидела на диване и зашивала кофточку. Увидев меня, она рассмеялась, перекусила нитку зубами и сказала: «Ах, вы и вправду хорошенькая! Проходите, я уже ухожу». Может быть, это был ее способ подавить в себе жалость к мужу. Я кинулась прочь из квартиры, мужчина, шумно дыша, бежал за мной, но скоро силы его иссякли. Я оставила его на обочине и прыгнула в такси. Он плакал. Он любил меня.

Саша, прости меня, пожалуйста.

Ангедония

Иногда все, в чем привык находить удовольствие, вдруг перестает его доставлять. Субботним утром заходишь в любимую кофейню и видишь, что на столике — круги от чашек. Официантки хмурые, кофе пережжен, улыбка незнакомца за столиком справа кажется сальной, а незнакомец за столиком слева кажется геем, и вроде бы раньше было все равно, а тут вдруг противно. Перебираешь книги в магазине, а там такой отвратительный китч, такая чушь, такая погибель, что начинаешь жалеть о временах, когда книги публично сжигали на площадях. И в каком-нибудь недешевом пассаже примеряешь кофточку, которая, пожалуй, тебе не по средствам, смотришь в зеркало и не видишь повода ее не купить, потому что больно уж хорошо сидит, и покупаешь, но все как будто немного через силу и с каким-то оттенком незнакомого пресыщения. И вот, уловив этот оттенок, ты не можешь отделаться от мысли, что всякая вещь, попавшая в поле твоего зрения, — она какая-то не такая, она больше тебя не порадует настоящей радостью, чистой и прозрачной, потому что на твоем внутреннем объективе появилась вот эта странная присадка, вот этот фильтр — ангедония.

Но нет, не так, сначала ты не понимаешь, в чем же дело, ты устало садишься в такси, потому что спуститься в метро — это выше твоих сил; нужно домой, просто домой, в душ, и все. А дома раздеваешься, лезешь в ванну, включаешь воду, и вот уже иглы впиваются в кожу, такую гриппозно-чувствительную, как будто ее и нет совсем, кожи, как будто старая сошла, а новая еще не выросла. И тогда думаешь: боже мой, как же мне эта Москва надоела.