Река (сборник)

Рвались мины. На кромке канавы лицом к Ваське лежал немец-язык — остроносый жердястый парень килограммов на сто. Утро светилось в круглых очках, и успокоенное лицо его казалось задумчивым. Взрывом ему задрало китель — обнажилась рубаха, густо пропитанная кровью от того железа, которое было Ваське назначено.

Но оно попадет в него, попадет. Вскроет вены. Острыми краями осколков.

Вот оно. Вот воет. Фырчит. Поет нежно.

Васька поискал глазами, а оно поет, разглядел порез на клеенке, рядом бурое пятно от утюга и засмеялся — живой. Ударил кулаками по столу — пустая бутылка опрокинулась, покатилась на край стола и упала. И от этого пошлого звука оборвалась песня той мины.

Теперь Васька обрадовался своей комнате, как спасению. Даже отметил — хорошо ли, плохо ли, и пусть она совсем не похожа на комнату его детства, но все же вид у нее жилой: он купил платяной шкаф небольшой, шесть стульев тяжелых, дубовых, старинных и в дубовой раме олеографию — Мазела, привязанный к белому коню, почему-то голый. Мазепу норовят задрать волки, но конь такой, что вынесет.

У стены на стуле Богатыри. Смотрят на Ваську жалеючи.

— Пузаны — обрадовался им Васька. — Не нравлюсь? Не такими виделись вам потомки, да? Там, на Калке, в ваших последних горячих мыслях о спасении Руси. А не надо было зевать Поменьше бы девушек щупали, побольше бы над стратегией задумывались… Ни хрена вы нас не понимаете. И вообще — нету вас. Есть только моя любовь к вам. Выпьем, пузаны, за вашу красоту. Зелена вина — Васька налил портвейна в стакан, ласково плеснул в богатырей и себе налил. — Вы не помните, пузаны, как я того разгильдяя носатого взял?. Не помните? Смешно как-то взял. И даже глупо. — Васька выпили, почесал стаканом подбородок. — Нет, правда, как я его прихватил-то, рябого залетку? Что-то было в тумане.

Они возвращались с задания — туман был густой. Звуки в тумане были глухими, какими-то ниоткуда. Ведро из колодца вытаскивают. Храпят совсем близко ночные кони.

Васька слушает эти звуки и хмурится, упираясь в липкую от вина клеенку лбом.

Нейтральная полоса в широкой лощине. Ее не видно в тумане, но она есть — земля чуть заметно пошла под уклон. У Васьки живот схватило. Он бы, конечно, и без штанов пошел, если надо, но здесь столько хожено-перехожено, каждая канава его боками прочищена. Васька сказал ребятам: Идите. Мол, он их догонит.

Живот болел бурливо. Васька сидел и сидел. Глаза слезились от боли и нелепости происходящего. Свет утра как-то так прошел сквозь слоистый подвижный туман, что Васька увидел — сидит неподалеку от него кто-то, скорчившись по такому же делу. Васька на него смотрит — тот на Ваську.

У Васьки сразу живот прошел. Он встал. Застегнулся.

Немец был большой, близорукий, в круглых очках на широкой резинке. Он смотрел снизу вверх, силясь Ваську узнать, улыбался детской улыбкой, и глаза его под очками выпучивались.

Васька ударил его рукояткой вальтера по голове. Подхватил падающего и зажал рот ладонью.

Вот и узнал… Вот и познакомились… — бормотал Васька. Он шел, следуя безошибочному чувству направления, которое вырабатывается у разведчика.

Он был уже на нейтральной полосе, по его предположению, где-то возле разрушенной молочной фермы, когда туман в лощине осел, опустился сначала чуть ниже пояса, потом до колена. Ваське казалось, что он выходит из вод широкой реки, видимый с обоих берегов. И тут немец, висевший на Васькиной спине, закричал истошно и тяпнул Ваську зубами за ухо. Васька от неожиданности выпустил его. Немец упал в туман и пополз резво, как громадная ящерица, едва видный и пропадающий на глазах. Васька прыгнул за ним плашмя, по-вратарски, схватил его за ногу и подтянул к себе. Немец свободной ногой трахнул Ваську по голове. Васька круто вывернул немцу стопу, перекатившись через спину на левый бок. Немец охнул, застонал и мелко-мелко задергал ногой, потерявшей силу.

— То-то, сука, — сказал ему Васька. — Лежи и не двигайся, кулек с дерьмом.

Но немец встал на колени и снова заорал:

— Их виль нихт

И тут на его крик саданули из пулемета. Прямо по его дикому голосу, прямо ему в глотку. Васька свалил немца, дернув его за больную ногу. Пули свистали и, всхлипывая, входили в сырую землю, словно она их засасывала.

— Что ты себе все смерть ищешь, жердь проклятая? — спросил Васька. — Я ж ведь тебя, если что, пристрелю. — Он ткнул немцу в бок пистолетом. — Ферштейн?

— Их виль нихт, — простонал немец.

Они ползли, пятясь. А над ними свистели, пели, перекликались пули, как проснувшиеся радостные птицы.

Но вот туман упал росой на траву, и они опять оказались на виду — стало уже много светлее. Разорвались рядом первые мины.