Реки Аида

Положительное решение не только полностью меняло его жизнь, не только избавляло прежнего частного детектива от необходимости уговаривания различных подозрительных индивидуумов, которые его наделяли своеобразными и грязными поручениями, не только позволяло ему составление планов — оно, прежде всего, восстанавливало ему достоинство высокого государственного чиновника, а поэтому давало силу и уверенность в себе. Он возвращался на свою старую дорогу, на которой получил столько побед, углублялся снова в наезженную колею, на которой было тоже немало поражений. Вот он снова окажется в хорошо знакомом себе мужском мире, где повседневностью являются алкоголь и общение с бандитами, ругательства, вульгарные шутки и смертельный риск, добыча информации шантажом и допросы на грани садизма. Вот снова он окунется в работу, пахнущую страхом и цинизмом, где всей красотой мира служат засохшие папоротники на подоконниках и проблески хитрости в красивых глазах допрашиваемых шлюх. Этот мир был естественной средой Попельского, как Антей из земли, так и он черпал из него силу, которой наслаждался, если видел, что вызывает страх у преступников и интерес у женщин.

Этим мрачным октябрьским утром он должен проверить, есть ли все еще тот другая, эротическая, ценность его должности. Он хотел испытать, силой своего статуса удастся ли ему соблазнить журналистку, которая проведет с ним интервью. Это утро должно быть испытанием его эрекции, которая вместе с утратой звания комиссара стала слабой и несколько раз болезненно того сорокалетнего подвела.

Сбросил с себя пижаму и голым подошел к вешалке, на которой уже накануне приготовил одежду. Надел на себя кальсоны и майку с длинными рукавами, после чего обе эти части нижнего белья соединил между собой пуговицами. Не слишком крепко, ведь скоро будет раздеваться! Еще раз проверил, что коричневый галстук с желтыми ромба хорошо гармонирует с темным шерстяным пиджаком и эксцентричной кремовой рубашкой. Кивнув одобрительно головой, он одел все это, соединил манжеты запонками, поправил ремешок часов марки «Шаффхаузен», галстук заложил живописными складками и прикрепил бриллиантовой заколкой, резиновой грушей распылил одеколон на бычьей шее и на гладких щеках, после чего надвинул на глаза шляпу, обул блестящие, как зеркало, ботинки, и вышел из спящей квартиры.

Закрывая дверь и застегивая пуговицы пальто, слышал неохотные и даже гневные крики своей дочери, которая — только что разбуженная служанкой Ганной — выражала неодобрение в отношении школьных обязанностей, чувствовал запах кофе и пирожных, глазами воображения видел, как его кузина Леокадия включает радио и втирать ароматный крем в щеки. Отогнал от себя эти приятные и притягательные семейные картины, которые его призывали остаться дома. Вот имел перед собой видение эротической добычи. Лучше было бы, если бы среди своих близких он остался, выпил кофе с Леокадией и ребенок проводил в школу.

Сбежал быстро по лестнице. Решительным шагом вышел из своего дома на Крашевского, 3 и направился в сторону университета. В киоске, стоящем у его здания, купил «Польское слово» и папиросы. Облака, которые с рассвета висели над Львовом, были пронизаны там и сям холодным и ненадежным солнцем. Почерневшие кучи снега, столкнутые лопатами дворников на края тротуаров и изрезанные желтыми струями собачьей мочи, мешались ужасно и поднимались высоко над поверхностью проезжей части. Напоминали берега реки, в которой вместо воды текла желтоватая каша, состоящая из песка, остатков снега и конских экскрементов, разъезженных колесами телег и автомобилей. Проклятая река грязи. Даже в Аиде такого не было, — подумал он.

Попельский не переносил осенне-зимней погоды по одной, главной, причине — во время повсеместной слякоти не мог держать в соответствующей чистоте своих ботинок, к которым прилеплялись нечистоты улице.

Так было и сейчас. Сплюнул сердито на кучу снега у банка ПКО неподалеку от пассажа Хаусманна и через некоторое время перескочил проезжую часть улицы Легионов, по которой текла река грязи. На Гетманских Валах остановился на некоторое время у памятника Яну III Собескому. Поднял там свои ноги в ботинках, поставил их на ступеньки памятника и кусочком приготовленного заранее с этой целью лигнина вытер тщательно носок обуви. Он посмотрел на деревья, окружающие Гетманские Валы, на конце которых возносилось мощное здание Большого Театра. Это там в гримерной своего друга балетмейстера Юлиуша Шанявского он назначил встречу журналистке из «Нового века».

— Никто нам не помешает, — сказал ей вчера по телефону. — В отдельной гардеробной. Особенно по утрам. Там никого не будет.

Она согласилась без колебаний. Не спросила ни о странном времени интервью, ни о еще более странном месте его проведения. Попельский воспринял это как поощрение. Был вторник 31 октября 1933 года. В семь утра похотливый самец готовился к эротическому завоеванию. Лучше было бы для него, если бы сдержал в этот день свою похоть.

* * *