Реки горят

— Большевистские порядки заводите? Нет, не выйдет. Теперь дело пойдет по-иному, хватит…

— Легавый… — вполголоса объяснил госпоже Роек кудрявый парень.

— Кто? — не поняла та.

— Легавый, полицейский.

— Какой полицейский?

— Ясно, какой. Польский, довоенный.

— Откуда вы знаете?

— Уж я-то его знаю… Ну, теперь он покажет, где раки зимуют.

— Какие раки? Что ему до нас? Господин Шувара, куда вы девались? Смотрите, что тут делается. И откуда только их набралось?

— Очень просто, — объяснил Шувара. — Сперва они расползлись по местечку, но за комнату приходится платить десять рублей в сутки. А ведь мы тут пока что щели законопатили, теплушки почистили, трубы к печкам сделали, все готово. Почему бы и не сэкономить десять рублей?

— Молчать! — надрывалось новоявленное начальство.

— А вы не орите. Кончилась ваша власть…

— Я вам покажу, кончилась или не кончилась… Вы кто такой?

— А вам на что? Протокол, что ли, составить хотите?

— Понадобится, так и составлю.

— Да бросьте, господин унтер, — сочла нужным вмешаться майорша, которая до сих пор лишь протяжно вздыхала. — Вы же видите, что это за сброд!

— Кто это сброд? — грозно спросил кудрявый.

— Вот уже и полицейские унтеры налицо и госпожи майорши. Все по-старому… — язвительно заметил кто-то из обитателей теплушки.

— Не успело кончиться, а уж снова начинается…

— Молчать!

Шум и крик в теплушке продолжались довольно долго, пока, наконец, полицейский не направился в следующий вагон.

— Я не говорю, что у нас уже никому больше не поместиться, — ораторствовала госпожа Роек, подкладывая в печурку кизяк. — Отчего же, место есть. А только кого к нам, прости господи, сунули? И с какой стати? Спрашивали нас, что ли? А как мы здесь славно, спокойно жили, боже ты мой…

— Прошу не трогать грязными лапами мои вещи! — пронзительно запищала майорша, которая все еще не решалась снять шубу, хотя в теплушке было жарко. — И снимите эти кастрюльки, невозможная вонь!

— Это не кастрюльки, кизяк воняет, — равнодушно объяснил кудрявый.

— Что это?

— Дермом, сударыня, печку топят, сушеным коровьим дермом, вот и воняет.

Из груди майорши вырвался протяжный стон, и, вытащив платочек, она тихо заплакала, демонстративно отирая слезы.

— Куда я попала, боже мой, что это за люди…

— Всякие люди бывают, это верно, — подхватила госпожа Роек. — И такие и этакие. Некоторым вот кажется, что ихнему барству никакая война конца не положит.

С момента назначения нового коменданта в эшелоне начались новые порядки. Утром явилась комиссия из нескольких человек в полувоенных костюмах и конфисковала ящики с продовольствием.

— Это с какой стати?

— С такой стати, что все припасы будут сложены в одно место и каждому будет выдаваться рацион.

— Мы и раньше каждому выделяли рацион.

— По каким спискам?

— Как, по каким? Сгущенное молоко детям, консервы взрослым…

— Ну вот, видите… А теперь будут составлены списки и выяснится, кому полагается помощь, а кому нет.

— Как, кому нет? Все на равных правах едут!

— Это мы посмотрим, все или не все. Господин Шлетынский, перепишите этот вагон. Прошу подходить по очереди.

— Прошу, господа, все по очереди! Сударыня, — обратился он к майорше, — будьте любезны…

— Вот тебе и по очереди!

Майорша, комкая в руках платочек, со вздохом отвечала на анкетные вопросы. Тот записывал, сочувственно качая головой.

— Кто следующий? Прошу!

— Ядвига Хожиняк.

— Кто вы такая?

— Как кто?

— Откуда вы тут взялись?

— Приехала… Приехала в Куйбышев…

Регистрирующий потерял терпение.

— Ну ладно, в Куйбышев откуда попали?

— Из Орчи.

— Ах так, так. Жена осадника, да?

Ядвига покраснела до слез. Теперь, когда она сказала это в присутствии двух десятков людей, в присутствии Шувары, ей показалось, что время повернуло вспять, что снова вернулся тот страшный февральский вечер, снова разверзлась под ногами черная пропасть.

— Да, — опустив глаза, тихо сказала она.

Но на спрашивающего ее ответ, по-видимому, произвел самое благоприятное впечатление.

— Что ж вы сразу не сказали? Так, так, понятно. Садитесь, пожалуйста, что ж вы стоите? Андрей, подай табуретку.

Но Ядвига поспешно спряталась в толпу. Вперед выступил Шувара.

— Слесарь? — удивился Шлетынский.

— Слесарь, — равнодушно подтвердил Шувара.

— И откуда вы здесь взялись?

— Из Варшавы.

— Ну хорошо, а здесь?

— Я поехал на работу, на Урал.

— Ах, вон оно что… изволили поехать на Урал, — протяжно повторил Шлетынский. — А зачем вы с этого Урала уехали?

— А с этого Урала я поехал в эту армию…

— Так, так… Ну и что?

— А это уж вы сами знаете что.

— Вы полагаете? Может быть, и так. Кто следующий?

Новые вопросы, новые ответы, названия местностей, которые сами по себе означают человеческие судьбы, извилистые и трудные человеческие пути. Напоследок остался кудрявый парень, который явно оттягивал время. Но в конце концов никого, кроме него, не осталось, и он медленно подошел к столу.

— Из тюрьмы, — неохотно пробормотал он в ответ на вопрос, откуда сюда явился. И Шлетынский тотчас стал чрезвычайно любезен.

— Из тюрьмы? Вот что. Я запишу вам тут мой адрес, я живу в гостинице, у самого вокзала, забегите ко мне завтра пораньше.

— Только это не то, что вы думаете.