Реки Лондона

Наличие вертолета говорило о том, что Главное управление лондонской полиции взяло ситуацию под свой контроль. А это, в свою очередь, означало, что десятки членов Ассоциации руководителей полицейских служб прервали семейные ужины, вечерние просмотры фильмов, свидания с любовницами из-за срочных звонков служащих рангом ниже, отчаянно стремившихся удостовериться, что в данном случае они ни за что не отвечают. Я мог поспорить, что в Главном управлении заранее знали, что ситуация выходит из-под контроля. И понимал, что, когда погром закончится, начнется глобальное расследование. И никому не захочется остаться без стула, когда музыку выключат.

По иронии судьбы эти мысли так увлекли меня, что заместитель комиссара Фолсом умудрился подобраться ко мне совершенно незаметно. Я повернулся, когда он меня окликнул, и обнаружил его совсем рядом. Его строгий пиджак — в тонкую полоску, как я теперь заметил, — лишился рукава и всех пуговиц. Он был из тех людей, чьи лица злоба заметно искажает; сами они думают, что абсолютно спокойны, но что-то их неизменно выдает. У Фолсома, например, отвратительно дергался левый глаз.

— Знаете, чего я не люблю больше всего на свете? — заорал он. Я понимал, что он в принципе готов перейти на более спокойный, но не менее зловещий тон, однако шум погрома не позволяет этого сделать.

— Чего же, сэр? — спросил я, спиной чувствуя жар от горящего «Мини-купера». Фолсом загнал меня в ловушку.

— Наших констеблей, — ответил он. — А знаете, почему?

— Почему, сэр? — поинтересовался я, стараясь незаметно сместиться влево, чтобы получить путь к отступлению.

— Потому что вы вечно ноете! — рявкнул Фолсом. — Я пришел в полицию в восемьдесят втором, в старые добрые времена, до Закона о доказательствах,[51] до Макферсона и системы контроля качества. И знаете что? Мы были дерьмом. Мы считали себя великими сыщиками, если удавалось поймать если не самого правонарушителя, то хоть кого-то, причастного к преступлению. Нас избивали повсюду, от Брикстона до Тоттенхема, и что же, сломили нас? Хрена с два! А ведь нам не платили, как вам. Мы могли запросто отпустить какого-нибудь идиота за пару пива и пакет чипсов.

Он умолк, и в какой-то момент на лице у него отобразилась неуверенность. Но потом его взгляд снова сфокусировался на мне, и левый глаз задергался.

— А вот вы, — начал он тоном, который мне очень не понравился, — как думаете, сколько бы вы протянули в полиции в те времена? Для начала ваш шкаф для формы набили бы до отказа дерьмом. А потом, возможно, несколько ваших сменщиков отозвали бы вас в сторонку и объяснили бы, вежливо, но доходчиво, что вам здесь отнюдь не рады!

Я начал подумывать о том, чтобы прорваться мимо Фолсома. Может быть, тогда он заткнется?

— А начальник вашей смены и вмешиваться бы не стал, — продолжал заместитель комиссара, — а в отчете написал бы, что «конфликт произошел на почве расовой дискриминации». Если бы он вообще появился, этот отчет…

Я сделал обманный выпад вперед, а сам бросился вправо, в противоположную сторону от горящей машины и разгромленных витрин. Не сработало. Фолсом не отшатнулся, а когда я попытался прорваться мимо него, ударил меня с размаху по затылку. Ощущение было такое, будто меня огрели половицей. Я тяжело приземлился на пятую точку и пялился теперь снизу вверх на рассвирепевшего полицейского чиновника, который, похоже, всерьез вознамерился как следует меня отпинать. И он врезал-таки мне ногой по бедру — потом в этом месте целый месяц не сходил густо-лиловый синяк. Но тут кто-то сзади ударил Фолсома по голове, отчего тот свалился на асфальт.

Это оказался инспектор Неблетт — как обычно, в неудобном форменном кителе. Зато в руке у него была старая добрая полицейская дубинка, какие использовали при урегулировании уличных беспорядков. Эти дубинки были сняты с производства в восьмидесятые, ибо такой штукой убить человека даже проще, чем рукояткой кирки.

— Грант, — проговорил инспектор, — что, черт побери, здесь происходит?

Я подполз туда, где лицом вниз лежал Фолсом.

— Вопиющее нарушение общественного порядка, — ответил я, с натугой переворачивая чиновника на бок. Голова все еще гудела от его мощного подзатыльника, так что я не особо осторожничал.

— Но с чего бы? — удивился Неблетт. — Ничего ведь не планировалось.

Погромы редко случаются спонтанно. Обычно толпу надо собрать, а затем распалить, но добросовестный инспектор всегда мониторит обстановку и может спрогнозировать подобный поворот. Особенно если в его ведении находится район, который притягивает бунтовщиков словно магнитом, — например, Трафальгар-сквер. Я измыслил единственное относительно правдоподобное объяснение: кто-то проник в здание Оперы и распылил внутри психотропный газ. Однако это могло вызвать вопросы, на которые я бы затруднился ответить. Не говоря уже о том, что это повлекло бы вмешательство военных. Я был уже готов рискнуть и сказать правду, когда Неблетт наконец разглядел, кому это он съездил дубинкой по голове.