Реки Лондона

— Николас Уоллпенни, — объявил я. — Ведь все эти происшествия начинались в непосредственной близости от церкви актеров. На мой взгляд, это может означать, что наш выходец похоронен где-то рядом с церковью. Возможно, Николас даже знаком с ним — кто знает, может, призраки иногда не прочь потусоваться в обществе себе подобных.

— Не уверен, что они именно «тусуются», как вы себе это представляете, — сказал Найтингейл. Огляделся и, удостоверившись, что Молли нет поблизости, стремительно опустил свою полупустую тарелку под стол. Тоби тут же ее очистил, его хвостик благодарно мотнулся туда-сюда, хлестнув меня по ногам.

— Нам нужна собака побольше, — заметил я, — ну или порции должны быть поменьше.

— Попробуйте вызвать его на разговор сегодня вечером, — предложил Найтингейл. — Только помните — наш Николас и при жизни был крайне ненадежным свидетелем, и я сомневаюсь, что после своей кончины он стал правдивее.

— А от чего он скончался? — спросил я. — Вам это известно?

— Перепил, — ответил Найтингейл. — Приятная смерть.

Поскольку Тоби официально служил у нас охотником за призраками, я взял его с собой и нес на руках — в последнее время его как-то странно пошатывало при ходьбе. От Рассел-сквер до Ковент-Гардена полчаса ходу. Идете мимо «Запретной планеты»,[32] переходите Шефтсбери-авеню и попадаете прямиком на Нил-стрит. Именно там и погиб курьер-велосипедист. Но я подумал, что если стану избегать отдельных улиц только потому, что там кто-то погиб, то проще будет уж сразу перебраться в Аберистуит.[33]

Было уже довольно поздно и далеко не жарко. Но возле забегаловки по-прежнему тусовалась поддатая компания. Лондонцы лишь недавно прониклись традицией зависать вечером на улице возле питейных заведений и отказываться от нее из-за прохладной погоды ни в коем случае не собирались — особенно после того, как вступил в действие запрет на курение в помещениях.

Совсем рядом с тем местом, где доктор Фрамлин ударил курьера, Тоби остановился. Но только для того, чтобы задрать лапку у столба.

В Ковент-Гардене, несмотря на поздний час, народу было полным-полно. Из Оперы выплеснулась толпа зрителей — там закончился спектакль, и теперь люди хотели прогуляться и чего-нибудь перекусить. А стайки подростков, приехавших сюда на школьные каникулы со всей Европы, вовсю пользовались своим священным правом занимать тротуар от края до края.

Когда все кафе, рестораны и пабы закрылись, внутренний церковный дворик опустел довольно быстро, осталось всего несколько человек. Я решил, что теперь уже можно немножко поохотиться на призраков.

Многие знающие люди спорили о том, какова истинная природа призрака. Полидори утверждал, что это души преданных и обманутых, которые не могут покинуть место своего прижизненного пребывания. Согласно его теории, силу такие духи теряют и, если не подпитывать их магически, вскоре полностью рассеиваются. Ричард Спрус в своей работе «Устойчивость явления фантасмагории в Йоркшире», опубликованной в 1860 году, в целом соглашается с Полидори, но добавляет, что призраки способны брать магию от окружающей среды, подобно тому как лишайник вытягивает питательные вещества из жесткой поверхности, на которой растет. А Питер Брок в 1930 году выдвинул теорию, согласно которой призраки — всего лишь образы, отпечатанные на ткани окружающего мира, как запись на грампластинке. Я же для себя решил, что призраки — это своего рода грубые копии личностей живых людей, оставшиеся после их смерти. Они как магическая матрица низкого качества, в которой «пакеты информации» передаются от одного магического узла к другому.

Поскольку обе мои встречи с Николасом Уоллпенни произошли возле церкви актеров, начать я решил именно отсюда. Копы смотрят на мир иначе, чем все остальные. Полицейского легко распознать, если просто понаблюдать, как он оглядывает помещение. У него холодный, цепкий взгляд, легко узнаваемый всеми, кто к такому привык. И самое странное, вырабатывается он очень быстро. Помню, я всего-то месяц прослужил в Общественной поддержке и заехал как-то раз в гости к родителям. Даже если бы я не знал, что мой отец — алкоголик, то все равно заметил бы это, едва переступив порог. А надо сказать, что у моей мамы просто-таки маниакальное стремление к чистоте — на ковре в ее гостиной можно смело пить чай. И тем не менее все признаки были налицо — потому что я теперь умел их распознавать.

То же самое и с вестигиями. Стоило мне положить руку на один из белых камней портика, и снова возникли те же самые ощущения — холод, чье-то неясное присутствие. И тот же едва заметный запах — кажется, сандалового дерева. Но теперь я знал, что означают эти ощущения, — как любой полицейский знает, на что обращать внимание, оглядывая улицу. Только я ожидал, что они будут сильнее, и попытался вспомнить — а какими они были в прошлый раз, когда я трогал эти камни?

Удостоверившись, что вокруг ни души, я прошептал, глядя на стену:

— Николас, вы здесь?