Реки не умирают. Возраст земли

Ян Плесум родился на берегу Балтийского моря, а жизнь прожил на Урале. Отец его здесь и сложил голову в девятнадцатом году, в одной из жарких схваток с казачьей конницей генерала Дутова. Гражданская война поразбросала латышей по земле русской, и многие из них так и не вернулись домой даже после Отечественной войны. Яна Яновича давно окрестили Иваном Ивановичем, только фамилия его сохранила отзвук морской волны, не поддавшись никаким превратностям судьбы. Конечно, при желании он мог бы вернуться на родину: ему не раз предлагали какую угодно работу в Латвии. Да привык, привязался к Уралу. Вдобавок к тому он металлург. А там, в Прибалтике, всего один-единственный Лиепайский металлургический завод, который уступает любому цеху Молодогорского комбината. Плесум же привык не только к Уралу, но и к уральским масштабам.

Помнится, как глубокой осенью сорок пятого года, приехав в отпуск к старшему брату в Ригу, он, Ян Плесум, не удержался, чтобы не заглянуть в Лиепаю. Горько видеть мертвым большой завод, но маленький, пожалуй, еще горше. Тогда было не до реконструкции: в Латвии не хватало любой стали, а военного металлолома в «Курляндском котле» накопилось сколько угодно. Пуск старых мартенов был задачей всех задач. Ян Янович походил денек-другой по заводскому двору, заваленному пушечными лафетами, автомобильными шасси, танковыми башнями, кое-что посоветовал только что назначенному директору из Днепродзержинска, с удовольствием поговорил со сталеварами и с глухим, смутным чувством собственной вины перед земляками вернулся на Урал. Что поделаешь, если привык к другим масштабам... Приняв комбинат, он сначала повел дело, кажется, неплохо: тогда вступали в действие то новая домна, то мартен, то новый прокатный стан. Однако потом начались всякие заминки и диспропорции. Иной раз он уже жалел, что не уехал в Латвию. Но поздно теперь ездить на перекладных, — годы не те, и нужно позаботиться об этом коньке, который должен вытянуть в гору положенные ему четыре миллиона тонн стали. Ну, а если удастся в скором времени вытащить возок и в пять миллионов, то он, Плесум, будет считать свое дело сделанным и охотно уступит дорожку молодым.

Выходной день — лучшее рабочее время для директора. Но сегодня предстояла встреча с профессором Голосовым, на которую он пригласил и Дробота, управляющего строительным трестом, и Леонтия Ивановича Каменицкого.

Первым явился Дробот. Они были почти ровесниками и людьми одного плеча, только Плесум на редкость уравновешенный, немногословный, а Петр Ефимович — порох. Они схватывались частенько: между заказчиком и подрядчиком такое неизбежно. И если бы не северный характер Плесума, то им пришлось бы вовсе трудно работать вместе, но Ян Янович умел сглаживать острые углы. К тому же их объединяла общая точка зрения в вопросах развития комбината. Тут они были единомышленниками.

— Присаживайся, Ефимыч, скоро должен подойти наш уважаемый гость.

— Надоели мне эти встречи на среднем уровне, — сказал Дробот.

— А ты все рассчитываешь на встречу в  в е р х а х?

— Пора бы нашим комбинатом всерьез заняться самим министрам.

— Дойдет очередь.

— Пока дойдет, нам с тобой уходить на пенсию.

— Нет, Ефимыч, мы поработаем еще!

— Завидую твоему характеру, Иван Иванович. Расскажи-ка лучше, как слетал в Японию, что видел там. И как они, черти полосатые, не имея собственной руды, вышли по стали на третье место в мире.

— Вот проводим Голосова и устроим свою пресс-конференцию.

— Зря мы с ним потеряем время.

Плесум понял, что его подрядчик настроен мрачно, а ему не хотелось портить отношения с Голосовым, который всюду вхож. Силы у них с Голосовым неравные, с этим приходится считаться.

— Ты, Ефимыч, пожалуйста, сегодня не лезь в драку.

Они весело переглянулись. Налегая сильной, бойцовской грудью на полированный тонкий столик, что упирался торцом в директорский рабочий стол, Дробот заговорил по-дружески:

— Я раньше думал, что латыши умеют только воевать. Помню, с детства завидовал латышским стрелкам. Откуда мне было знать, что из них вышли и дипломаты.

Это уже потом я узнал, что многие латышские стрелки заделались после гражданской войны консулами, советниками, атташе.

— Лаби, только не лукавь.

— Я серьезно. Эх, недостает мне твоего дипломатического таланта!.. Ну, что слышно из министерства?

— Живем пока что одной прозой. На-ка, почитай, — Ян Янович подал ему грозную бумажку.

Петр Ефимович достал из внутреннего кармана старые очки с роговыми дужками, перевязанными тонкой проволочкой.

— Откуда у тебя такая оптика?

— С войны еще. Я ведь тоже немного воевал. Под Москвой в одной контратаке разбил свои золоченые. Тогда солдаты подарили мне вот эти, принадлежавшие какому-то обер-лейтенанту.

— И с тех пор носишь их?

— А что? Очки оказались по глазам, хотя классовые точки зрения у нас с обером, конечно, разные. Давно собираюсь заказать другие — все недосуг да некогда.

— С тобой, Петр Ефимович, не заскучаешь!

Дробот пробежал сердито письмо раз, второй и, ничего не сказав, положил на стол.

— Ну, как?

— Зело строго. Но мы привычные.