Реки не умирают. Возраст земли

— Идет, идет. Но ты думаешь, мы, старики, живем одним прошлым? Ничего подобного! — сказал он. И тут же опять начал вспоминать о Сергее Яковлевиче. Как в нем завидно сочетались недюжинный ум ученого и крупный талант организатора. Какой это был деликатный и волевой человек, которого ценили даже его противники. И как Жук, бывало, говаривал не раз, утверждая очередной проект: «Боюсь, что нашему брату попадет от наших же потомков за все затопленные земли. Надо строить так, чтобы и правнуки были довольны гидроузлами».

Марат уже смирился с тем, что ему необходимо сейчас порассуждать о прошлом. Юлий Андреевич и лекции читал вперемежку с воспоминаниями. Что за дивные это были лекции! То живые, с натуры, весенние картины Свири, где Озолинь работал еще бетонщиком, то часовая увлекательная повесть о тачечниках Днепрогэса, то вставной яркий эпизод о канале Москва — Волга, куда приезжал сам Горький. И, странно, все его бесчисленные отступления не мешали науке, которую он преподавал, а, наоборот, усиливали ее значение в глазах студентов. Недаром славного латыша называли кудесником русских рек.

— Кажется, я тебя заговорил, — с некоторым смущением заметил Юлий Андреевич. — Лучше скажи, зачем приехал?

И Марат с явной опаской рассказал, чем он занимается теперь на своем Урале, и поинтересовался, как его учитель смотрит на это.

— Так-так... Работать в счет дальних пятилеток не всякий может, тут нужен характер да характер. Оказывается, ты все же изменил гидроэнергетике.

— Но с женой не развелся.

— Поймал старика на слове!.. Вообще я доволен, что в наш реалистический век не перевелись мечтатели. У нас в институте больше тех, кто исповедует практицизм. Оно и понятно: мы привыкли жить заботами текущей пятилетки. Конечно, есть и такие, кто заглядывает в двадцать первое столетие. Они пока во втором эшелоне, их проекты не к спеху, однако через какой-нибудь десяток лет и мечтатели наденут брезентовые куртки прорабов. Ты не помнишь, так я помню, в какой туманной дали виделись нам до войны каскады ГЭС в Сибири. И что же? Теперь мы замахнулись даже на Енисей. Дойдет очередь и до переброски части стока северных рек на юг.

— Выходит, вы не очень осуждаете меня за мою «измену»?

— Я даже сведу тебя кое с кем. Ты не торопишься домой?

— Вы же сказали, что мне торопиться некуда.

— Молодой чертяка! Завидую тем, у кого в запасе полжизни... На-ка адресок, заходи завтра вечерком, побеседуем на досуге.

— Очень благодарен вам, Юлий Андреевич.

— Прощаться не будем. — Озолинь окинул его умиленным, взглядом, — Как вымахал! Теперь уж ты на верхнем бьефе, а я на нижнем — отработал свое. Как-никак, перепад в тридцать лет.

— Да вы еще хоть куда, Юлий Андреевич.

Озолинь только махнул рукой добродушно, и они расстались до завтрашнего вечера.

В столице чувствовалось приближение Нового года. Москвичи и без того вечно спешат, а в эти декабрьские дни спешили вдвойне. Марат тоже набавил шаг, но, свернув на улицу Горького, опомнился, что ему-то бежать некуда и незачем. Он приостановился у центрального телеграфа, наблюдая встречные потоки пешеходов: многие из них, вместо классических елок, несли молоденькие сосенки, давно заменившие еловый подрост, — все же не синтетика. В морозном воздухе терпко пахло смолкой. Бросив недокуренную сигарету в дымящуюся урну, он вошел в зал междугородной телефонной станции, чтобы позвонить домой, и лицом к лицу столкнулся с Аллой.

— Вот это встреча!.. — Он взял ее обе руки и с непривычной галантностью поцеловал на виду у всех. — А говорят, что в Москве невозможно случайно встретиться...

Она спокойно, внимательно смотрела на него, будто погрузневшего с тех пор, как виделись ранней весной. На лице Аллы не отразилось ни радости, ни огорчения. Лицо ее было сосредоточенным и оттого еще более красивым строгой, поздней красотой.

— Ну что мы стоим на бойком месте? — Он снова взял ее за руку и легонько потянул в сторону.

Она покорно пошла за ним.

— Я только что от Юлия Андреевича. Юлий Андреевич и сообщил мне, что ты в Москве. Да разве, думаю, отыщешь тебя среди миллионов. Выходит, есть бог на свете, есть!

Алла открыла сумочку, достала разовый талон, заодно уж глянула в зеркальце и сказала вне всякой связи с тем, что говорил Марат:

— Уехал, не простившись как следует.

— Виноват, сам жалел.

— Мог бы написать с Урала.

— Замотался.

— Чего же тебе все не хватает?

— Длинная история.

Она прислушалась к тому, как диктор звучной скороговоркой объявляла:

— Ростов — пятая кабина... Свердловск — одиннадцатая кабина... Тюмень — третья кабина...

Марат видел, что Алла вся напряжена, словно ждет не дождется заказанного разговора с мужем. Ее тонкие брови надломились, в уголках некрашеных губ проступили горестные морщинки. Что с ней, в конце концов?

— Не бойся, не пропустишь.

— Я уже пропустила... жизнь, — сказала она.

И теперь он неловко замолчал, как в тот праздничный вечер, много лет назад, когда признался ей в любви. Ему стало жаль Аллу. Утешения в таких случаях фальшивы и сочувствие, даже искреннее, как злая отместка.