Реки не умирают. Возраст земли

— А что до этой твоей любви, ты уж перетерпи, ничего не попишешь, — сказала она, не оборачиваясь. — Кто-то долго ждет в молодости, хотя и ждать будто совсем уж безрассудно, а кого-то самого ждут в середине жизни, досадуют, что разминулись раньше. Всякое бывает на веку. Конечно, лучше ждать в молодые лета: хоть какая-то проблескивает надежда... Я ни разу с тобой не говорила о себе, а сейчас скажу, раз ты довел меня. Я полюбила Николая Ломтева в девятнадцатом, когда он пытался ухаживать за Верой. Нет-нет, я посторонилась бы, если б увидела, что Вера отвечает ему взаимностью. Я ждала Колю всю гражданскую, потом еще несколько лет, пока он учился на военных курсах. Надо мной посмеивались подруги, меня жалели, находили женихов. А я все ждала... И пусть мое счастье оказалось на часок, как солнце на закате, но оно было...

Василиса Даниловна помолчала и, отойдя от окна, добавила:

— Оно, счастье-то, редко бывает сквозным — через всю жизнь.

Марат обратил внимание, что даже румянец проступил на ее щеках.

— Спасибо, тетя Вася, за утешение.

— А ты не усмехайся. Да было бы тебе известно, что я не одобряю, когда семейного человека непременно наказывают за другую женщину и держат, словно в монастыре. Но в твоем случае грех ломать семью. У тебя старшая дочь скоро десятилетку кончит. Одумайся, затаи ты свою любовь поглубже.

— Если бы это от меня зависело...

— Тогда, по крайней мере, мучайся один, если такое дело. Чем перед тобой провинилась та же Марина? Ничем. А ты и в театр не сводишь ее за всю зиму.

— Каюсь. Буду устраивать культпоходы, как образцовый предместкома, буду жить праведной профсоюзной жизнью. Авось поможет!..

Шутка шуткой, а тетя Вася в первое же воскресенье затеяла семейный поход в краеведческий музей, находившийся на главной улице, неподалеку от того, дома, где останавливался Пушкин, странствуя по следу Пугачева.

Древняя история меньше всего интересовала ее. Она почти не задерживалась около разных вещиц сарматов, найденных в степных курганах. Когда же очередь дошла до светлого высокого зала, стены которого были, увешаны фотографиями, картинами, документами гражданской войны, тут она подолгу стояла у любого экспоната.

В этом зале с нарядным, лепным потолком тетя Вася чувствовала себя вполне свободно. На фотографиях люди, которых она видела еще девчонкой, а с некоторыми была знакома лично. Кто-то из них погиб в гражданскую войну, кто-то — в тридцатые годы, но кому-то довелось воевать и на фронтах Отечественной. Марат подумал, что, может, никого теперь и не осталось в живых из ее сверстников, и она горестно покачивает в раздумье поседевшей головой.

На одном из снимков была группа женщин с оружием. Тоня узнала прабабушку Веру с наганом на ремне. «Точно, это Вера», — сказала тетя Вася и начала называть имена других: она помнила каждую из своих подруг. «Но где же вы?» — спросила Зина. Она показала на стриженую девушку позади Веры Тимофеевны. Тоня с Зиной переглянулись: девочки не узнали совсем молоденькую тетю Васю.

Да и она сама, оказавшись в кругу людей, с которыми рассталась полвека тому назад, наивно поражалась их вечной молодости. Каков красавец Гая Дмитриевич Гай, — нисколько не изменился с той поры, когда его армия вступала в город январским студеным утром девятнадцатого года. А Великанов Михаил Дмитриевич! Веселые цыганские глаза, черный, как смоль, упрямый чубчик — все тот же, тот, каким был на посту начальника обороны города. А задумчивый, немного грустный Иван Алексеевич Акулов, председатель губкома партии... И хотя она видела в книжках более поздние фотографии и Гая, и Великанова, и Акулова, но именно такими, как здесь, в музее, они запомнились ей с давних пор.

Марину заинтересовали две картины местных художников: белоказачий набег на спящий город в апреле восемнадцатого года и разгром колчаковцев на реке Салмыш в апреле девятнадцатого. На первой была изображена дикая рубка застигнутых врасплох красногвардейцев, на второй — гибель целого корпуса белых, пытавшихся замкнуть кольцо вокруг осажденного, измученного города. Трагедия и возмездие. Хмельная весна дутовских сотен и героическая весна рабочих полков. Так объяснила Даниловна те памятные для нее события.

Она подошла к Марату. Он стоял особняком, рассматривая пожелтевший снимок лихого всадника. То был Николай Ломтев. Во всем угадывался потомственный казак: литая посадка на коне, небрежно сдвинутая набок, с примятой тульей, кавалерийская фуражка, манера держаться в седле с вызывающей улыбкой.

Тетя Вася сказала застенчиво:

— И Колю вспомнили. Раньше его здесь не было.

— Время еще многих вспомнит, — сказал Марат.

Она низко поклонилась бравому всаднику, тоже на манер казачки, и гордо вскинула голову, довольная, что муж не забыт живыми. Марат опять увидел легкий румянец, пробившийся на ее лице, как в тот день, когда она рассказывала ему о своей любви. «Святые люди, святая любовь», — думал он, глядя то на нее, то на этот чудом уцелевший снимок. Даниловна, кажется, опять помолодела в одну минуту: широколицая, курносенькая, с этими светлыми васильковыми глазами.