Реки не замерзают

Застывшее над выбеленным горизонтом солнце сверкало нестерпимо ярко и изливало свою огненную мощь на заснеженное поле. Казалось, еще немного, чуть-чуть, и отступит мороз, разомкнутся его сковывающие землю объятия, и весь мир, разом потянувшись к свету, воспрянет и оживет… Но нет, не возымели еще солнечные лучи должной против мороза силы. Они, едва лишь коснувшись снежного наста, расплавлялись и вскипали ослепительным, но, увы, не способным одолеть зиму, огненным заревом… Не имея возможности ничего рассмотреть впереди, Анна закрыла глаза, однако, и зашторенная веками, все продолжала видеть ярко-желтые всполохи, которые никак не хотели уходить и метались внутри. "Слава Тебе, Боже", — прошептала она и слепо шагнула вперед; проваливаясь, пошатнулась, но выпрямилась и сделала еще несколько шагов так и не открыв глаз. Да и к чему? Все это время она ясно представляла себе и расправившееся от внутреннего напряжение лицо Маркела Афиногеновича, и кривую загогулину вздернутых бровей Семена, и мать его, никогда не виданную старушку Анфису в светлом ситцевом платочке. Всем им — она чувствовала отчетливо и достоверно — было радостно и хорошо. И ее также переполнили легкость и отрада. "Господь обнадежил и утешил, воскресил и упокоил", — подумала она и представила себе, что вокруг тепло, нет никакого снега и река не покрыта льдом. "Да разве ж может что-нибудь замерзнуть?" — прошептала она и, приставив ко лбу ладонь, открыла глаза…. Нет, снег, конечно же оставался где и следовало ему быть, лед, верное, тоже, но воздух вокруг был так тих и спокоен, что совсем не верилось в недавнюю небывалую непроглядь и метель. Ничто не напоминало о них, на душе было безмятежно и радостно и совсем не хотелось уезжать…

 

Псков, июнь 2002 г.

      Помни последняя своя…

(рассказ)

В Лисово и в летние дни вечерело на удивление скоро. Когда окончательно пустели здешние аллейки, кусты жасмина завертывались в темные туманные лоскуты, сумрак тушевал белизну березовых стволов, крался по траве, исхищая ее изумрудную живость, выползал на центральные аллеи, как нива накануне жатвы тучнел, наливаясь сочными темными красками и… созревал. В это время в городе еще и не начинали зажигать фонари…

Хрупкость дневного бодрствования ощущалась в Лисово необыкновенно отчетливо: неожиданно, словно подчиняясь неслышному уху сигналу, голубая небесная сфера начинала гаснуть, темнела, меркла ее хрустальная глубина; исполненный печали полуденный художник послушно складывал мольберт, прятал в футляр играющую солнечными красками палитру и, вздыхая, уходил…

Антон любил бывать здесь именно в такие минуты, когда для него (а может быть и только для него) с необычайной достоверностью открывалась непреходящая сила природы. Город, рядящийся в одежды истинного мироздания, казался отсюда суетным и безсильным, фантомом цепенеющей в сумерках мысли, приснившимся в ночи пожаром, тут же ускользающим в безвременье подсознания… И отблеск голубых экранов в тысячах окон, и шум машин на проспектах, и пьяный гомон кафешек на набережной — все это представлялось слепками ложной памяти? Было ли? Звучала ли когда настырная и истеричная песня: "Нас не догонят, нас не догонят…"? Да полно, кому вы нужны?

Антон рассеянно вслушивался в шелест листвы и перебирал мысли, пытаясь найти главную, способную все связать, выстроить, сделать понятным. Отчего-то виделась ему крытая ветхим дерматином дверь и косо прибитый пластмассовый прямоугольник с номером "46". Черная краска на пластмассе выцвела, и номер едва читался. Впрочем, убогость его была вполне уместна на изувеченном множеством прорывов коричневом дерматине. Антон, как от комара, отмахивался от навязчивой картинки. Не сейчас! Зачем сейчас? Каждый день, по крайней мере, дважды, кто-то открывал эту дверь. Кто-то… Да будь оно все неладно! Он изловчился, мысленно зачерпнул горсть лисовского сумрака и швырнул в назойливое видение. Темное пятно на мгновение повисло перед глазами и растворилось, распылив на атомы коричневый дерматин. Лишь цифра "46" какое-то время упрямо не желала исчезать, но и она, наконец, лопнула, уступив место более уместным здесь, в Лисово, мыслям и образам… Полчаса назад на этой самой скамейке, рядом с ним, сидела мама. Теперь же место ее сиротливо пустовало. Вот так: не заметил, как ушла — тоже мне, сын. Он потянулся, сорвал кленовый листок, но тут же бросил: показалось, что коснулся проношенного временем дерматина. Тьфу! Пытался вспомнить, как давеча увидел ее. Ну да, от того вот, выступающего мыском на дорожку, куста сирени. Как всегда грустная и молчаливая, она застыла, сложив руки на коленках, и глядела прямо перед собой. Простоволосая, заметил Антон, холодно ей, вечер, поди.

— Здравствуй, мама, — сказал он осторожно, словно боясь как-то помять, повредить столь дорогое слово.

Мама чуть шевельнула губами и как всегда не ответила. Антон присел рядом, повернулся и внимательно посмотрел. Абрис родного до боли профиля колебался и уплывал в сумрак.