Реконкиста

Всего лишь раз вскрикнула она от боли, когда я входил в нее по подобию завоевателя неизвестных стран, но когда замялся, а не оставить ли свой порыв, Лаура крепче сплела ноги у меня за спиной, требуя, чтобы я не переставал. Что ж, я и не переставал, подгоняемый нежными словами, криками наслаждения и плачем от счастья, когда мы вместе преодолевали Апеннины объединения, стремясь к Гималаям оргазма. Прости меня, Моника! Прости, благословенный Раймонд! Разве не удалось вам спасти моей грешной души!

До рассвета я брал ее, по-моему, пятикратно, изумленный собственно жизненной силой и ее воодушевлением.

– Быть может, сдержим себя, – предлагал я, время от времени. – Я же понимаю, что делаю тебе больно.

– Это самая роскошная в свете боль, – отвечала мне Лаура. – Вот видишь же, любимый, у меня даже крови нет.

Трудно было бы передать громаду изумления Ансельмо, когда утром он застал нас вместе, в растерзанной постели, насыщенных друг другом и наполовину потерявших рассудок от счастья.

– Синьору везет встречать по утрам ангелов.

– Вечерами мне такое тоже случается, – ответил я, с трудом открывая один глаз.

– Нам нужно выходить в дальнейшую дорогу, – без особой уверенности заявил мой слуга.

– Потом, Ансельмо, потом, – пытался я отогнать его, словно настырную муху.

– Если мы выйдем позднее, то не успеем добраться к ночи до Генуи.

– Нам не надо туда идти, – зевнула Лаура, – и я знаю, что говорю, потому что только что прибыла оттуда. Повсюду полно императорских шпиков, ждущих синьора Деросси. У них имеется самое свежее описание вашей внешности.

– Но ведь как раз там в порту нас ожидает "Святая Женевьева".

– Капитан Лагранж, с которым я разговаривала только вчера, разделяя мои опасения, обещал выплыть ночью в нашем направлении. На закате он должен появиться неподалеку от пристани в Портофино. Пока же у нас для себя имеется целый длинный день, который следует посвятить dolce far niente (сладкому безделью – ит.). Не мог бы ты принести нам завтрак в постель, милый Ансельмо.

– Госпоже известно мое имя? – промямлил мой еще более изумленный слуга.

– Да кто же его не знает…

* * *

Я ожидал прибытия двухмачтового галеона, тем временем, "Святая Женевьева", когда выплыла из-за мыса, оказалась крупной плоскодонной галерой с двумя мачтами. Над высшей из них трепетал флаг с бурбонскими лилиями, вторую украшал флаг Столицы Петра. Судно приблизилось к берегу настолько, что до него можно было докричаться. Экипаж, вместо того, чтобы спустить лодку, начала звать, чтобы мы прошли вброд на нос. Вода в тот день была спокойной, словно в озере, потому Ансельмо, не слишком раздумывая, посадил меня себе на закорки, обещая Лауре вернуться за ней через минутку. Только девушка, как пристало отважной амазонке, смело направилась по воде в сторону галеры.

Еще миг, и нас затащили на палубу. Вот только там, вместо дружественно протянутых рук нас приветствовали нацеленные в нас мушкеты.

– Именем Его Императорского Величества, вы арестованы, господин Иль Кане, – сказал капитан, худой, бородатый южанин, похожий на переросшего гнома.

Совершенно обескураженный, я поглядел на Лауру, но та отвернула голову, избегая моего взгляда.

– Атас! – заорал Ансельмо, пытая отскочить к борту, но тут же дорогу ему перекрыла пара стилетов.

– Сдержитесь, – бросил капитан своим бандитам. – Для гребли пригодится каждая пара рук, если мы хотим быстро прибыть в Ливорно. Как сами видите, Иль Кане, – обратился он ко мне, – всякое сопротивление бесцельно. Считайте себя моим пленником.

– Но, капитан Лагранж…

– Мое имя Хоакино ди Эксленди с Мальты, – ответил на это командир и обратился к боцману: – Отдать сигнал выхода в море.

Меня, словно изловленного зверя, поместили на корме, в настолько маленькой каморке, что в ней нельзя было ни стоять, ни лежать, вытянув ноги. Что за унижение для интеллектуала и ведущего морального авторитета эпохи! Но даже так, следовало признать, ко мне отнеслись лучше, чем к Ансельмо, которого, без всякого, включили в экипаж гребцов, сбитых под палубой. Ди Эксленди дал мне понять, что в случае неповиновения с моей стороны, отвечать будет слуга. Что же касается Лауры, то после вступления на борт, она исчезла в капитанской каюте и больше не появилась.

Я все время ломал голову, почему она меня предала. Хотя, чем больше задумывался, тем лучше подгонялись один к другому все элементы последних событий. Откуда имперские знали наш itinerarium (маршрут – лат.), каким образом Лаура так легко меня нашла… В том числе, эротические умения молоденькой девушки, столь убедительно изображающей девственницу, перестали быть для меня изумлением. С самого начала она руководствовалась порученным ей заданием, но никак не любовью к постаревшему художнику. Тайной оставалось лишь то, каким образом ее принудили к этой роли. А может, вовсе и не нужно было принуждать? Вот только, будет ли у меня еще возможность спросить у нее об этом.