Реквием

— Не, ваш бродь, никак не можно! — махнул рукою матрос. — Давеча случай был, поймали лазутчика, мальчонку лет десяти, так вначале потешились, а после шею свернули. Чтоб другим неповадно… Теперь от жары перед нами и вовсе кураж разведут!

— Не вини себя, ваше благородие, — согласно кивнул солдат. — На миру и смерть красна…

— Тогда, братцы, да будет нам по вере нашей!

Граф достал пустую походную фляжку и до краев наполнил ее морскою водой. Он подошел к изнывающим от зноя людям, поднял фляжку к небу и вдохновенно сказал:

— Пора, братцы, утолить жажду!

— Господи! Может ли случиться такое?! — закричал мальчик.

— Веруй! Веруй и пей!

— Мальчик с трепетом принял из рук походную фляжку и с жадностью глотнул из нее холодной, чистой, ключевой воды.

Глава 6. Узник

Друг Мой…

Когда ты станешь читать это письмо, возможно мы больше не сможем свидеться и ты по обыкновению своего сердца не утешишь меня. Прежде я этого не ценил, почитая за пустые слова, теперь сожалею об этой утрате более всего.

Мой уход возможно пройдет незамеченным, впрочем оплакивать меня некому, да и сама смерть может опечалить разве что ее случайных свидетелей. Впрочем, все обитатели здешних мест, будь то узники или их стражи, люди лишенные никчемных для жизни сантиментов и чуждые сострадания. Слезы и смерть — дело здесь довольно привычное и обыденное, дарующее одним хоть какое–то разнообразие в их беспросветном прозябании, а другим оборачивающееся докучными служебными хлопотами.

Друг мой. Только перешагнув порог этой стороны жизни, начинаешь понимать ужас и пустоту мира, его непригодность для души человеческой. Здесь, в казематах, каждый день судится мир и не находится ничего для его оправдания…

Ах, постой… и в моих беспросветных днях случаются малые радости! Быть может, они покажутся тебе ничтожными или никчемными… Прошу, не суди опрометчиво, потому что ты окажешься неправ тысячекратно!

Друг мой! Только представь, когда только пройдет проливной петербургский ливень, я закрываю глаза и представляю наш дом, каким он был в дни нашего детства… И вот, я уже не в каземате, а дома, в детстве и совершенно не важно, какое время года сейчас за крепостью… В моем видении всегда юная весна, а сам я — отрок, сердца которого еще не коснулись ни сомнения, ни страсти. Я еще человек блаженный, не ведающий ни греха, ни страха! Теперь скажи, разве это не убедительное доказательство существования на небе рая для всех, если его отблески на земле доступны даже бесправному узнику?

Случаются со мной чудеса взаправдашние, какие можно встретить разве что в житиях… Послушай, вот уже как месяц повадилась навещать меня тюремная мышка…

«Никчемная тварь!» — скажут многие, но будут посрамлены в своем высокомерии на суде Божьем, потому что и малая мышка вселяла нежность в сердце узника, делила его скудную трапезу, становилась собеседником его бессонных ночей. Как после такого возможно усомниться в мудрости Божьей, сотворившей в утешение узнику внешне незатейливую и бесполезную мышку? Говорю тебе, что ни ради изысканного яства, ни модного романа ее живого присутствия я не променяю!

Друг мой, поверь, здесь несмотря на всю безнадежность моего положения я обрел прежде недоступные откровения о душе человеческой, воистину прозрел, подобно злодею, распятому со Христом. Оттого и вцепился в остатки своей жизни, с жадностью подбирая отпущенные судьбою крохи, потому что наверняка знаю: не только ныне буду в раю, но и то, что Царствие Небесное нисходит ко мне, прямо посреди промозглой слякоти каземата!

Друг мой! Прочти мое послание не в тоске и не с отчаяньем в сердце, потому что я пишу тебе о свете, который проникает в самые мрачные уголки мира, даже подобные моей каторжной норе. Поверь, для меня стало великим счастьем послать тебе радостную весточку с других берегов, увидеть которые позволяет лишь вера.

Только перейдя черту и оказавшись за пределами надежды на жизнь, я научился различать прежде недоступное моему надменному рассудку. Теперь, в тесной ловушке дней, когда неизбежно ожидает последние объятие с петлей, с глаз отлетает шелуха прежнего ограниченного существования и бытие открывается тем единственно бесценным, из чего на самом деле и состоит жизнь.

Глава 7. Апокриф

«Ни местный обыватель, вовлеченный помышлениями в пеструю круговерть восточного быта, ни пресыщенный жизнью богач, ни досужий иностранный путешественник, жадный до зрелищ и антикварных безделушек не откроют для себя и не поймут тех сокровенных тайн, которые хранит Египет уже шесть тысячелетий, от самого великого потопа.

В каком–то смысле земля египетская сама превратилась во второй Ноев ковчег: каких представителей рас, верований и племен здесь только не встретишь! Но вся пестрота и потрясающее многообразие не мечется в хаосе, как при вавилонском столпотворении, а живет в соответствии с отведенным ему местом посреди полосы Нила, как ведало свой удел всякая душа в спасительном ковчеге нашего праотца Ноя.