Реквием

Не раз слышал этот вопрос. Много раз задавал вопрос пациентам и просто так, приятелям и знакомым. Большинство людей летает. Особенно в детском и подростковом возрасте. Уверен: кто не испытывал ощущения полета во сне, в своей жизни был лишен чего-то очень важного.

— Почему нам снится полет? Почему мы летаем во сне?

В детстве мама говорила:

— Растешь, потому и летаешь.

Так ли это? Думаю, что слово «рост» следует трактовать не буквально, не только как физический рост. Полет во сне больше означает подсознательную перестройку психики. Это тот рубеж, когда уже наяву сознание берет верх над миром эмоций, когда совершенствуется личность. Дети летают во сне чаще, нежели взрослые. Они растут, набираются опыта, изменяются, совершенствуются физические, нравственные и духовные компоненты личности.

Личность способна испытывать во сне чувство полета до тех пор, пока она духовно растет, пока способна перестроить себя и освоить свою энергию, способна к росту не только и не столько физическому, сколько духовному. Как правило, это проблема перестройки себя и степени доверия к людям или обстоятельствам. Можно допустить, что когда во сне вместо полета снится падение — это не что иное, как отражение, в виде символа, неудавшейся попытки решить реальную проблему.

А может все намного проще и вместе с тем сложнее? По мнению этологов (Этологи — специалисты, изучающие формы поведения, которые передаются от поколения к поколению, по наследственности), полеты, которые совершаются во сне, связаны с проявлением древней программы, записанной в генетической памяти плавающих, ползающих, бегающих животных, птиц и человека. Захватывающие дух полеты и падение во сне — результат информации, записанной в наших генах?

Об астрологических прогнозах, гороскопах в газетах, интернете и интерпретации полетов во сне «модными» сонниками говорить не приходится.

Он был на амбулаторном приеме, когда услышал, доносящийся из коридора, леденящий кровь и сдавливающий стальным обручем поясницу, звук. В молодости такого не было. Такая тяжесть в пояснице в последнее время все чаще донимала его в экстренных ситуациях. Из коридора доносился протяжный, редкий хриплый свист со стоном. Такие звуки не спутаешь ни с чем. Так дышат только больные с резко нарастающим стенозом (сужением) дыхательных путей.

Он не успел встать. Дверь распахнулась и в кабинет волоком втянули, с трудом держащегося на ногах, пожилого высокого мужчину. Вся передняя поверхность шеи была сплошным багрово-черным кровоподтеком. Отек захватывал всю нижнюю челюсть, шею и переходил на грудную клетку.

Времени не хватило даже на несколько слов анамнеза. Позвонил в хирургию. Уже на каталке через минуту больной был в операционной. Все уже были на месте. Антонина Васильевна, анестезиолог, только и смогла ввести внутривенно седативное и еще что-то. Об интубационном наркозе речи не могло быть. Пациент мог погибнуть во время самой интубации.

Укол с обезболивающим в области предполагаемой операции. Разрез кожи. Кровь мгновенно залила все операционное поле. Ткани шеи размозжены и пропитаны черной кровью. Пинцетом начал тупо раздвигать подкожную клетчатку. Снова все залила кровь. Захватывая зажимом и прошивая ткани, кое-как, с трудом уходил вглубь операционной раны. А трахеи все не было. Где она! Одновременно с тревогой за состояние больного нарастал липкий страх от своей беспомощности.

Вспомнил, как тридцать восемь лет назад приехал домой поездом-дизелем из Кишинева. Пришел домой, разделся, помылся. Сел ужинать. В это время раздался телефонный звонок. Снял трубку. Звонила дежурный педиатр.

— Евгений Николаевич! В отделении трехнедельный ребенок из села Дондюшаны с подчелюстным инфильтратом и страшным отеком шеи. Очень тяжело дышит. Была бригада из Бельц: стоматолог, анестезиолог и детский хирург. Уже уехали.

— А я при чем? Это стоматологическая патология. Кто я такой, чтобы после санавиации… Тем более, я сейчас на усовершенствовании. Только пришел с вокзала.

— На вокзале, когда вы сошли с поезда, вас видела бабушка ребенка. Она и попросила вызвать вас. Вы, сказала бабушка, оперировали маму ребенка в детском возрасте. Они очень просят!

— Делать нечего, бояре… — не к месту вспомнил Пушкина.

— Высылайте машину. Одеваюсь.

— Машина уже возле вашего дома.

Приехал. Действительно, знакомые лица. В таких случаях принято писать, что на доктора смотрели с надеждой. Но он не оценивал взглядов. Некогда! Сразу прошел к ребенку.

— Сколько ребенку?

— Я уже говорила: три недели.

А он уже думал о другом, осматривая крошечного человечка. У ребенка развилась послеродовая сдавливающая флегмона шеи. Тогда трахеи тоже не было на месте. Больше угадал, нежели прощупал воздухоносную трубочку, диаметром много меньше карандаша в двух сантиметрах от предполагаемой срединной линии разреза. Оперировал прямо в палате, на пеленальном столике. Обкладывая салфетками будущее операционное поле, вспомнил, что, приехав, так и не прошел в комнату к спящему шестимесячному, всего лишь на полгода старше его пациента, сыну. Тоже Жене. Больше представлять что-либо себе не мог.