Реквием

Её мысли вдруг перескочили на совсем недавнее. «Она идет по площади Ленина. Перед памятником вождю стоит жалкая кучка людей с красными флагами, которые рвет у них из рук холодный порывистый ветер. Молча стоят, без всякой рисовки. С жадным любопытством их разглядывают идущие в школу дети. Ей неловко за «демонстрантов», за то, что не понимают они нелепости и бессмысленности своей акции. Даже озноб по спине пробежал при виде их унылого стояния. Но судить – это удел других. Люди имеют право высказывать своё мнение. Теперь можно. Как там, в шестидесятые годы в студенческой песне пелось? «Свобода, брат, свобода, брат, свобода…».

Это на работе я никогда не ошибаюсь в своих симпатиях, и всегда действую наверняка, а тут… Зачем пришли? Им уже успели надоесть вошедшие во вкус новые политические демагоги? Надо же, будто насмерть стоят. Один из демонстрантов начинает грубо поносить сегодняшнюю власть, отчаянно заслоняясь от милиционера красной книжкой члена коммунистической партии. Обветренное лицо молоденького стража порядка дрогнуло. Опустив голову, он отошел от старика на почтительное расстояние. Мне показалось, что посмотрел он на выступавшего уважительно, как на человека, бросающегося на амбразуру.

За спиной молодого милиционера находился пожилой. Меня поразило его мрачное грубое величие. Стоял словно памятник прежним временам.

Я сделала над собой усилие, решительно прервала эти ненужные для меня, неожиданные переживания, и слегка притормозив, прошла мимо. Меня ничем не удивишь, ничем не собьешь с толку. И всё-таки горько, безрадостно стало на душе, обидно за стариков, за их героическое прошлое, за теперешнее слепое упорство… Их жизнь прошла между революцией семнадцатого года и девяносто первым годом, а моя – началась великой Победой и… всё продолжается. О чём из своей жизни я чаще всего вспоминаю, наблюдая за демонстрациями коммунистов? Как «плечом к плечу отважно» шептались на кухне в брежневские времена? Потому что в прессе ни слова об ошибках, только о победах. Но не хулили, не кидались топтать, не присваивали себе права унижать. Терпимость проявляли по отношению к тем, кто открыто возникал. Но пальцем не пошевелили, чтобы что-то изменить. Непреднамеренно пассивными были в политике, зацикленными на работе. Шли по пути отказа от всего, кроме науки. Так, нехотя, в проброс иногда упоминали, конечно, о проблемах в стране… А у женщин ещё домашние заботы, дети. Не до политики.

Свернула за угол. Когда фигурки на площади пропали из поля зрения, я с облегчением восстановила дыхание. Даже самой себе не хотела признаваться в том, какое тяжёлое впечатление производят на меня подобные встречи. Чтобы как-то переломить смутное состояние души, я в тот день обернула душу покрывалом бытовых забот и подальше затолкала её в надёжную скорлупу – спрятала от жестокости жизни, совсем как в детстве».

6

Недавнее прошлое из головы Елены Георгиевны исчезло как след от упавшей звезды. Но охватившему её наплыву чувств не было конца. Этому способствовала монотонная, нескончаемая дробь дождя, доносившаяся с улицы через форточку. Наконец её отвлёк резкий хлопок двери. Стряхнув с себя столбняк воспоминаний, она подумала: «Старею, коль тянет в прошлое. Рановато мне сдавать позиции».

Громкий голос вернувшегося в зал Ивана Петровича окончательно привел Елену Георгиевну в чувство.

– …Так вот, я так вам скажу, – начал свою мысль шеф, – как я уже говорил, хватит бодаться. Мы доберёмся когда-нибудь до сути? Так мы ни к чему не придём. Заканчивайте разминку. Лады? Белков, откровенно говоря, вы не самое удачное время выбрали для жалоб. Надеюсь, эти внутренние дискуссии не станут предметом нездорового ажиотажа в институте. Товарищи, вы все меня очень обяжете, если разом, дружно умолкните. (Вот от кого Дудкин перенял это обращение, шефа копирует.) Или хотите услышать в свой адрес нелестные замечания? Попрошу отнестись к моим словам серьёзно. Настраивайтесь на волну собрания.

– Усовестил? – гаркнул Иван Петрович в сторону галерки. – Так-с, вернемся, так сказать… к нашим… так сказать… баранам. (Как двусмысленно прозвучала эта фраза!)

Все смолкли. Заседание вошло в нужное русло. И будто не было жёсткой перепалки, тихих яростных препирательств. Елена Георгиевна с тревогой ждала речи шефа, но, придавая шагу степенность, на сцену вышел руководитель группы программистов Дудкин, маленький, узкоплечий, сутуловатый. Его вялые, выпуклые, серые глаза на узком невыразительном лице осторожно задвигались. Он осмотрелся по сторонам, выпрямил спину, словно готовясь произнести нечто значительное. Лоб его отразил напряжённую работу мыслей. Дудкин начал выступление с важного внушительного покашливания.