Реквием

– Как по-твоему, представляют они какую-нибудь ценность? – спросил Том.

– Понятия не имею. Это иврит, но я ничего не могу разобрать. Если хочешь знать, что тут написано, надо показать рукопись кому-нибудь, кто окажется способным разобраться в ее содержании.

Шерон подпирала голову загорелыми руками, и они возвышались по обеим сторонам свитка, как колонны в храме. Том загляделся на их плавные изгибы. Он уже почти забыл, какую спокойную уверенность может излучать Шерон.

– Фрагменты этих свитков можно отыскать повсюду, – произнесла она тоном экскурсовода, – но сама я видела их только в музее. Не исключено, что тут записаны результаты каких-нибудь измерений, сделанных при постройке храма. «Здесь сорок локтей, затем еще двадцать локтей плюс стена десять локтей» – что-нибудь такое.

– Давид думал, что они содержат что-то важное.

– Ты говорил, что он думал также, будто Ватикан пытается отравить его. По-моему, у твоего Давида не все было в порядке с головой.

– Он не говорил, что это Ватикан. Кто мог бы помочь с этим, как ты думаешь?

– Сначала реши, хочешь ли ты показывать их кому-нибудь или нет. Если ты отдашь рукописи христианским или хасидским ученым, то больше их уже К увидишь. Это точно. Можно было бы попросить какого-нибудь знатока взглянуть на них частным порядком. Но если в этих свитках действительно что-нибудь интересное, то очень скоро всем станет известно, что они находятся у тебя.

– Вот черт. Что же нам делать?

– У меня есть один друг. Бывший клиент нашего реабилитационного центра. Я не хотела связываться с ним, но раз уж не остается ничего другого…

– Ахмед аль-Асмар, – сказала Шерон, принимаясь барабанить в дверь в третий раз. – Наверное, спит. И если даже я разбудила его, он откроет только с четвертого стука. Как он утверждает, джинны[16] никогда не стучат больше трех раз.

– Джинны?

Они были в мусульманском квартале Старого города. Шерон подъехала к зданию в северо-восточном Секторе. Окна были закрыты ставнями. В узком переулке пахло сыростью и ослиной мочой.

– Демоны. Ахмед не такой, как обычные палестинские арабы. А меня он считает немного свихнувшейся.

– Почему?

Прежде чем Шерон успела ответить, в нескольких футах над их головами распахнулись ставни, и из окна высунулась моргающая спросонья мужская голова. Том увидел взъерошенные черные волосы и тонкие усики. Несколько секунд араб тупо смотрел на них.

– Чокнутая еврейка, – пробормотал он.

Голова исчезла, но спустя несколько мгновений араб появился снова и выкинул им ключи. Шерон поймала их и отперла дверь.

Внутри было прохладно и полутемно. Том поднялся вслед за Шерон по каменным ступеням в пропахшую благовониями комнату, где араб натягивал джинсы и футболку. Он нарочито поморгал и протер глаза. На вид ему было лет сорок. Ахмед и Шерон расцеловались, подставив друг другу щеки, и Шерон представила Тома:

– Он из Англии.

– Из Англии? – переспросил Ахмед таким тоном, будто Том приехал из Атлантиды. – Из Англии?

Том протянул ему руку. Араб несколько секунд взирал на его ладонь со смесью ужаса и восхищения и затем пожал ее.

– Чай. Надо заварить вам чай.

Шерон уже опустилась без приглашения на одну из больших подушек, набросанных у стены. Ахмед жестом предложил Тому сделать то же самое и удалился на кухню.

– Не обращай внимания, – прошептала ему Шерон. – Он еще не проснулся.

– Мне все слышно, – донесся голос из кухни. – В Англии все такие же грубые? Я имею в виду, как эта чокнутая еврейка?

– Да, все, – ответил Том.

– Это правда, я знаю. Я бывал там. Я просто хотел проверить, честный ли вы человек.

Пока Ахмед заваривал чай, они не разговаривали. Толстые каменные стены старого здания полностью заглушали уличный шум, так что в квартире стояла восхитительная тишина. На стенах были развешаны драпировки и куски ткани, создававшие впечатление абстрактных геометрических фигур. Воздух был наполнен ароматом ладана, смешанным с каким-то другим, более острым запахом. Том чувствовал, что запах ему знаком, по никак не мог его точно определить. Вернулся Ахмед С подносом и стаканами. В каждом стакане был листик свежей мяты и два куска сахара. Том хотел отказаться от сахара, но Ахмед уже разливал чай.

– Ну и как вам наша Палестина? Нравится? – г просил он, передавая Тому стакан.

– Я еще не понял. Кажется, здесь беспокойно.

– О да. Когда мы избавимся от евреев, станет спокойнее.

Шерон улыбнулась:

– Мы как твои демоны, Ахмед. Мы всегда будем С тобой.

Ахмед обращался исключительно к Тому, как будто Шерон в комнате не было.

– Она права. Не знаю, кто хуже: джинны или евреи. Еще ладно, если бы все они были такие же, как она, но… О Аллах! Как чай?

– Великолепен!

Ахмед благодарно прижал руку к груди, словно это был очень лестный комплимент, сказанный лично ему. Затем он неожиданно повернулся к Шерон:

– Ты не приходила ко мне шесть месяцев. Где ты была, сучка?

Шерон пожала плечами, прихлебывая чай.

– Что это за дружба, Том, если она не бывает у меня по шесть месяцев? В Англии все обращаются так же грубо, по-свински со своими друзьями?

– Ты уже спрашивал его об этом.

– Да, правда, спрашивал. Прошу прощения, Том.