Реквием

«Уходи отсюда, – говорил ее внутренний голос. – Чего ты ищешь здесь?»

Но она продолжала углубляться в улочки квартала. Еврейский квартал! Как странно: во всем остальном мире этим словом называли место, откуда трудно было выбраться, а здесь оно означало нечто вроде цитадели культуры, в которую не было доступа ни посторонним прохожим, ни времени, ни истории.

«Уходи, это место не для тебя».

Она прислонилась к стене, испещренной граффити, и вытащила сигарету. Когда она собиралась прикурить, что-то с силой ударило по стене рядом с ее головой. Она выронила незажженную сигарету из рук. В воздухе оседало облачко пыли, выбитой из стены, и сначала она решила, что в нее стреляли, но промахнулись. Затем она увидела камень, упавший у ее ног.

«Убирайся! Уноси ноги!»

Вместо этого она крикнула с вызовом:

– Я еврейка! Это моя страна! Вы – тоже евреи!

Обернувшись, она увидела группу молодых бородатых хасидов в очках, пронзавших ее своими взглядами. Любой из них мог кинуть камень.

«Вот, пожалуйста. Ты этого добивалась?»

Она развернулась и покинула квартал тем же путем, каким вошла.

В машине она достала носовой платок и, прижав его к лицу, заплакала. Не из-за того, что с ней случилось там, и не потому, что она была испугана – хотя она была испугана, – а из-за Тома.

Том не мог ответить ей любовью, потому что был одержим комплексом, связанным с гибелью своей жены. А комплексы, как хорошо знала Шерон, могут разодрать человека в клочки не хуже демонов. Комплексы похожи на духов – да нет, они и есть духи. Некоторые из них оказываются добрыми ангелами, другие – грязными вампирами. Они манипулируют человеком, соблазняют его, борются с ним, водят за нос.

Комплексы могут причинить серьезный вред. Любовь тоже была духом, этого никто не станет отрицать. Но никто не знает, добрый это ангел или вампир. Как еще можно объяснить человеческое поведение? Если в человеке поселяется дух любви, у него поднимается температура, его руки отказываются выполнять его приказы, он бездумно бродит там, где не должен был бы ходить. Он обманывает себя самого, так же как она обманывает себя, так же как обманывает себя Том.

В душе у Тома не было свободного пространства для любви, его душа болела навязчивой идеей. Он был подобен Иерусалиму. Этот город проповедовал любовь к ближнему с каждой колокольни, с каждого минарета, и вместе с тем в нем не было места для любви, потому что он был заражен навязчивым комплексом религиозной идеи. Он был одержим яростью и трясся в лихорадке. Стены Иерусалима кишели больными демонами, вампирами, призраками, джиннами и джинниями, взобравшимися на укрепления и занявшими круговую оборону от любого свободного проявления человеческого чувства, от любого человеческого желания близости и тепла.

И с Томом было то же самое. Он был в оккупированной зоне. Она не могла к нему приблизиться. Она не могла открыть ему свою душу, и ей оставалось только сидеть в автомобиле у стен Иерусалима и плакать.

50

^– Ну вот. Наконец-то, – сказала Тоби. – Тайна раскрыта. Больше нам говорить не о чем.

Том в это время думал о другом. Он думал о том, что Шерон сейчас уйдет из центра, а у него голова шла кругом от того, что она ему сказала прошлой ночью. Утром она уехала на работу прежде, чем он успел проснуться и поговорить с ней. Том ходил на сессии к Тоби только после того, как Шерон покидала реабилитационный центр. Таким образом им удавалось не смешивать профессиональную заинтересованность Шерон в его выздоровлении с их личными отношениями. Но сохранять это положение вещей становилось все труднее. Он знал, что Тоби и Шерон обсуждают его состояние. Сохранение врачебной тайны было не в правилах Тоби. Она считала, что так поступают лишь страусы, прячущие голову в песок. Он тоже, в свою очередь, рассказывал Шерон о сессиях. Но прошлой ночью Шерон сказала ему нечто такое, что поразило его до глубины души.

– Простите, что вы имеете в виду? Какая тайна?

– Я сказала, что наша работа завершена. Вчера вы рассказали мне все, объяснили, что это Кейти делала надписи на классной доске. Что еще можно к этому прибавить?

Том посмотрел на улыбающееся лицо Тоби, чувствуя какой-то подвох. В этот день с ними были, помимо Кристины, еще две женщины – Рейчел, которую он не встречал раньше, и Ребекка, постоянная пациентка центра. У Рейчел были доброжелательные карие глаза и мягкие черные локоны. Если бы не глубокие морщины на лице, выдававшие внутреннюю тревогу, она могла бы работать моделью. Ребекку же вполне можно было принять за больную маниакально-депрессивным психозом. При последних словах Тоби три ее слушательницы наклонились вперед, словно боялись пропустить самый интересный момент. Тоби сидела, откинувшись на спинку стула, сдвинув колени и свободно сложив на них руки.

– Это почему-то звучит так, будто вы говорите не всерьез.

– Говорю не всерьез? – откликнулась Тоби. – По какой причине я стала бы говорить не всерьез? Кейти писала на доске, хотя и была уже мертва.

– Можете не верить в призраков – ваше право, но многие другие верят в них.

– Я верю в призраков, – сказала Ребекка.