Реквием для свидетеля

«Видишь, мама, — мысленно произнес Моцарт, — я был прав, когда говорил, что придет время и меня будут возить по Москве с почетным эскортом».

— На пол! — толкнул его в бок коренастый конвоир.

— Что?

— На пол, мордой вниз!

Его положили на пол рядом с носилками и завязали глаза сорванной с окна занавеской.

3

Судя по теням деревьев, солнце всходило слева. Значит, окно смотрело на юг. Над забором серебрились паутинки проволоки. Прямо под окном цвела клумба, на ее фоне распустились цветки сараны, вдоль забора синел цикорий. За забором виднелся редкий лес, который как-то странно обрывался, будто за ним кончалась Земля.

О месте своего нахождения Моцарт ничего не знал. Сутки тому назад, лежа на полу похожего на гроб микроавтобуса, он пытался вести счет, чтобы хоть приблизительно определить расстояние, но никак не мог сосредоточиться и досчитать даже до ста.

Представление о времени он тоже имел весьма смутное. Сарана распускается в пять, цикорий «засыпает» к десяти. Значит, сейчас где-то между пятью и десятью часами утра.

Шли вторые сутки катаболической фазы послеоперационного периода. Вчера в полдень состояние больного резко ухудшилось: акроцианоз, анурия, повязка пропиталась кровью. Стонал он редко, за время приступа не проронил ни слова, в его бессмысленном взгляде все же сквозила настороженность. Ночью он попросил воды, к утру безучастность к окружающей обстановке сменилась беспокойством: прекратилось действие наркотика, появились боли.

Лет ему было, наверно, сорок с небольшим. Коротко остриженные каштановые волосы, несколько глубоких морщин на лбу и у носа, прилегающие уши, узковатые, словно подтянутые к вискам разрезы карих глаз. Рост высокий, телосложение плотное. Несколько тонких шрамов у линии волос и за ушами, вытравленная татуировка на предплечье и круглая лысина размером с медаль к здоровью пациента не относились и Моцарта принципиально не интересовали.

Молчаливые люди, появлявшиеся в комнате по первому зову, выполняли все его указания. В течение двух часов доставили все, что он перечислил в длинном списке, — от шприцев до электроаналгезатора. Окно в комнате разрешили держать открытым, но из помещения выходить — только в туалет, который находился в конце коридора.

Под окнами прохаживались охранники. С противоположной стороны двора изредка слышался металлический звук. Моцарт решил, что это скрипят ворота: каждый раз звук сопровождался урчанием моторов.

Охранник принес завтрак — явно из ресторана: бифштекс, яйца, салат, кофе и даже красное сухое вино.

— Мне нужно позвонить, — в очередной раз попросил Моцарт. — Дайте мне телефон. Я не скажу ничего лишнего. Моя пациентка находится в реанимации, я только хочу узнать…

Ответ он знал заранее:

— Перебьешься!

Есть не хотелось, клонило ко сну. За последние сутки в общей сложности он проспал часа два. Нервы начинали сдавать, но ультиматум оставался в силе: жизнь пациента была его жизнью.

Что происходит там, на воле?.. Ищут ли без вести пропавшего хирурга, у которого на вчерашний день были намечены три операции?..

С учетом здорового сердца и крепкого сложения раненого катаболическая фаза могла длиться суток двое-трое, значит, сиделкой Моцарту работать еще сутки как минимум. После выпитого залпом стакана вина сон отступил.

«Со стороны подконвойного хирурга в пещерных условиях сделано все возможное», — пришел он к выводу, осмотрев пациента, и завалился на диван.

Жизнь прекрасна, что бы о ней ни говорили! Это он понял еще там, на далекой и непонятной войне. Везде есть солнце и воздух, везде есть женщины и цветы. Главное — отделять зерна от плевел и не вдаваться в подробности, которые мешают жить. К таким подробностям Моцарт относил политику, национальность, религию, хотя иногда и интересовался — какой сейчас общественный строй и как фамилия президента, и означает ли очередная перемена власти, что завтра не нужно приходить на работу. Почки, желудок и легкие одинаковы у социалиста и капиталиста. Может быть, чем-то отличались мозги, но это было по части нейрохирургов. Преступников и милиционеров он отнимал у смерти с одинаковым усердием. Им нравится подставлять лбы под пули?.. Ради Бога!.. Сентенции «душа улетела в рай» он предпочитал термин «летальный исход».

О душе, по его мнению, знал лишь один человек: Иоганн Христозом Вольфганг Теофиль Амадей.

Даже сейчас, лежа в одной комнате неизвестно где и неизвестно с кем, он умудрялся получать удовольствие в своем вневременном и внепространственном существовании: не есть ли это та самая пауза, в которую человеку дано остановиться, оглянуться, взвесить все и переоценить?

Быстренько остановившись и оглянувшись, Моцарт пришел к выводу, что все невесомо и самоценно, а что сделано — того не вернешь, а потому нужно как следует выспаться.