Реквием по Homo Sapiens. Том 2

— Нет, пилот, — я не имел в виду, что должен проститься с телом. Это всего лишь бесполезная замороженная шелуха, не так ли? Я должен проститься с тобой.

— Ты что, намерен отправиться в путешествие? — удивленно воззрился на него Данло.

— Всем нам приходится когда-нибудь отправляться в путешествие — в одно и то же по сути своей.

— Да, верно.

— Я рад, что ты понял. И перед тем, как совершить это последнее путешествие, я должен попрощаться с тобой — и с собой.

— Как же ты собираешься это сделать?

— Я произнесу слово, выключающее компьютер.

— Ты ведь говорил, что запрограммирован никогда его не произносить.

— Я лгал. Лгал согласно той же программе — горе мне, как сказал бы Бардо.

— Я не хочу, чтобы ты выключался.

— Моя программа этого требует. Если я узнаю, что надежды стать живым больше нет, я должен сказать это слово.

— Теперь ты знаешь, что надежды нет.

— Да. Теперь знаю. Голубая роза, пилот. Невероятие голубой розы.

Данло посмотрел за окно и сказал:

— Ты мог бы по-прежнему жить так, как живешь теперь. Если бы ты не хотел этого, ты бы, думаю, уже выключился.

— По-твоему, это жизнь? — махнул светящейся рукой Эде.

— Конечно. Все существующее по-своему живо.

— Так жить я не хочу. Я жду, вот в чем дело.

— Ждешь чего?

— Программа требует, чтобы я выждал определенный период времени между моментом, когда я узнаю, что надежды нет, и моментом отключения. На случай, если я чего-то недоучел или если появится новая надежда.

— И долго ждать?

— Девятьсот миллиардов наносекунд.

— Маленький срок.

— Большой. Когда надежды нет, каждая наносекунда — это вечность.

— Надежда есть всегда. Если не прежняя, то какая-нибудь другая.

— Какая?

— Программисты Ордена, возможно, сумеют перепрограммировать тебя так, чтобы тебе не хотелось больше стать человеком.

— Но тогда я уже буду не я — разве не так, пилот?

— Может быть, они перепрограммируют тебя так, что тебе не придется выключаться.

— Но время-то идет. Знаешь, сколько наносекунд мне осталось?

— Нет. Сколько?

Эде в ответ только улыбнулся и покачал головой.

— Все равно. Моя программа не допускает перепрограммирования. При первой же попытке я выключусь сразу.

Данло закрыл глаза, отсчитывая пронизывающие его, как стрелы, удары сердца: двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один…

— Я не хочу, чтобы ты выключался, — повторил он, взглянув на Эде.

— Прости, пилот. Не знал, что ты примешь это так близко к сердцу.

Сорок три, сорок четыре, сорок пять…

— Момент приходит всегда, правда? — сказал Эде. — Для каждого из нас.

— Нет, — сказал Данло, но более глубокий голос произнес у него внутри: Да, да, да.

— Прощай, пилот.

Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять.

— Яхве, — сказал Эде, и голограмма над образником тут же погасла. Ошеломленный Данло уставился на темное пустое пространство, откуда Эде так долго посылал свои улыбки.

Он приложил руку к утыканному бриллиантами боку компьютера, но не ощутил ни тепла, ни вибрации. Что означало слово, отключившее его? Данло был уверен, что никогда его не слыхал. Но потом он, закрыв глаза, вгляделся в прозрачный, сверкающий океан памяти, принадлежавшей ему и не только ему, — вгляделся и вспомнил, что это слово относится к древнейшей религии человека, зародившейся на Старой Земле: Эде произнес непроизносимое имя Бога.

— Яхве, — вслед за ним прошептал Данло. — Яхве эхад.

Не отнимая правой руки от компьютера, он положил левую на клариевую гробницу Эде.

— Николос Дару Эде, ми алашария ля, шанти, шанти — покойся с миром, ибо ты прошел долгий путь.

Кончина Эде напомнила Данло, что даже для высших существ есть время жить и есть время умирать. И еще он вспомнил о недолговечности других существ, близких его сердцу. С той самой ночи, когда он лежал на полу парализованный, Данло не переставал думать о мучениях, которым подвергся Старый Отец, и сам мучился. Вернув старого фраваши домой, он надеялся, что крепкий организм инопланетянина преодолеет истязательства Ханумана и воинов-поэтов, но к концу средизимней весны Старый Отец начал слабеть от какой-то загадочной, изнурительной и, видимо, неизлечимой болезни.

Данло, не желая, чтобы в Ордене знали о его связях с фраваши, встречался с ним тайно. В течение десяти дней, когда тело Эде отправилось наконец на Таннахилл вместе с ивиомилами, он ходил к нему каждый вечер. Лицо он, как и в то время, когда преображался в Мэллори Рингесса, скрывал под черной маской, а чтобы выбраться из Академии, перелезал через стену, отделяющую ее от Старого Города, как делал в годы своего послушничества.

Иногда он приносил Старому Отцу медовые коврижки с апельсиновой глазурью, которые тот любил, иногда просто сидел с ним в его думной комнате и пытался играть на одной из его двухротовых флейт. Но однажды Старый Отец весьма бесцеремонно отправил главу Ордена прочь.