Реквием по Homo Sapiens. Том 2

Данло, уворачиваясь от ее длинных ногтей, попытался придержать ее голову, но она сопротивлялась ему с внезапной, поражавшей его силой. От конвульсии, пробежавшей по ее телу, Тамара очнулась и отшвырнула Данло прочь. Она вскочила на ноги, обливаясь потом, дрожа и продолжая кричать, как будто ее окунули в расплавленное железо. Данло хотел помочь ей, но она затрясла головой, отгоняя его. Данло принял это движение за конвульсивное и протянул к ней руку – и она, с яростью и беспощадной точностью воина-поэта, ударила его ребром ладони ниже ребер, под сердце. От силы этого удара Данло рухнул на пол, ловя ртом воздух. Тамара, перестав наконец кричать, смотрела на него, и ее широко открытые глаза излучали свет.

– Нет, нет, – сказала она тихо, больше себе, чем ему.

Она обвела взглядом подушки на полу, висячие растения, стропила из осколочника. Все ее существо выражало напряженное внимание, как будто она переживала вновь свое первое пробуждение в этой комнате и узнавала себя в знакомых вещах. Как будто она в этот момент пробуждения вдруг поняла, что в доме присутствует нечто еще, нечто большее. Как будто двери, соединяющие комнату этого таинственного дома, вели в другие жилища, в другие места, разделенные пространством и временем. Ее глаза сияли звездным светом, и памятью, и печалью.

– О нет, – снова сказала она, покачав головой, взглянула на Данло, который, привстав на одно колено, пытался отдышаться, и выскочила вон из дома. Она бежала к океану, где ночное небо напоминало миллион дверей, ведущих в многочисленные комнаты дворца вселенной.

Когда Данло нашел ее, солнце уже показалось над горами.

Она стояла на берегу в полумиле от него, там, где двенадцать плоских камней вели через отмель к Соборной скале. Утро было ясное, ветреное, и брызги прибоя сверкали на солнце. Этим утром все вокруг сверкало: алмазный корабль Данло, и золотые дюны, и волосы Тамары, струящиеся по ветру, как волшебное покрывало. Она сняла с себя одежду, и ее кожа сверкала, как белый мрамор. Нагая, она вошла в прибывающую воду, и волна сразу окатила ее груди, живот и золотистые волосы на лобке. Данло бегом промчался через дюны, но сбавил скорость у кромки моря и вошел в прибой на расстоянии вытянутой руки от Тамары. Вода тут же промочила его сапоги и прохватила холодом до костей.

– Пожалуйста, выйди из воды, – попросил он. – Холодно очень.

Тамара зачерпнула пригоршню воды и плеснула себе в лицо.

– А мне вот совсем не холодно.

Данло посмотрел, как она плещется. В самом деле, не похоже была, что ей холодно. В этой водной стихии она выглядела совершенно естественно, как будто перевоплотилась в тюленя или кита. Приступ безумия у нее, очевидно, полностью прошел, и она ясно сознавала все окружающее, себя и Данло.

– Тамара, – помолчав, спросил он, – что ты вспомнила?

Она метнула на него гневный взгляд.

– Думаю, ты сам знаешь что.

– Я догадываюсь – но знать, конечно, не могу.

– Ты уже давно знал, да?

– Да, – признался он.

– О, Данло, почему же ты мне не сказал?

– Есть вещи, которые нельзя сказать. Их можно только прожить. Или вспомнить.

– Как мое рождение. Мое подлинное рождение. И все время до того, как я очнулась в том другом доме.

– Ты его вспомнила, это время?

Тамара взглянула в сторону дома, который был точной копией такого же дома где-то в другом месте этой Земли.

– Я вспомнила чересчур много – и все-таки недостаточно.

– Но ты знаешь… как началось твое существование?

– Кое-что я помню. – Она взглянула на него через три фута бурлящей воды грустными, но полными жизни глазами. – Но есть слишком много такого, что я начинаю понимать только сейчас.

– Пожалуйста, расскажи мне об этом.

– Есть вещи, о которых нельзя рассказать, – напомнила она. – Например, моя жизнь. Вся моя прекрасная, такая короткая жизнь.

– Пожалуйста, расскажи мне о своей благословенной жизни.

Ее жизнь, положим, была не более прекрасна или благословенна, чем любая другая жизнь, – только гораздо короче, чем у обычного взрослого человека. Тайна жизни в том, что она всегда кажется слишком короткой – как для бабочек-однодневок Старой земли, так и для золотокрылых скугарийских сенешалей, живущих порой до тысячи лет. Для всего живого время – категория непознаваемая, и Тамара никак не могла понять, как она сумела прожить так много за столь короткое время.