Реквием по живущему

Занимался рассвет. В каменном хадзаре было холодно и сыро. Последнюю неделю он не разжигал огня в очаге. Когда мы вдоволь намолчались, я поднялся и сказал: «Я позабочусь о могилах». — Он кивнул. «Ты будешь с ними прощаться?» — «Да,— сказал он.— Конечно. А хадзар оставляю тебе. И свою часть с урожая — тоже. Я ведь возьму с собой ваше ружье...» — «Ты весь седой,— сказал я, пытаясь не заплакать.— Ты поседел насквозь...» — «Да,— сказал он.— Да. Будь я трижды проклят...»

Мы попрощались, и я не стал перелезать через забор, а впервые вышел в его ворота. У нас во дворе было тихо, и только отец сидел на дедовом чурбане и глядел на то, как я иду ему навстречу.

Я подошел и произнес: «Он уходит. Сейчас он отправляется на погост, а оттуда сразу пойдет к хребту». Отец отвернулся и ничего не сказал. «Он оставляет мне дом и восьмую часть с урожая...» — добавил я и поглядел ему в затылок.

Наконец, он сказал: «Сдается мне, он опоздал. А я опоздал, чтобы с ним прощаться».— «Как знаешь,— сказал я.— Только нам от него все равно не избавиться». Потом мы немного помолчали, а я приблизился к нему вплотную, постарался заглянуть в лицо и сказал: «Успокойся. Все закончилось. Из того, что умеет заканчиваться, все теперь завершилось. Успокойся».— «Я не плачу,— глухо ответил он.— Я смотрю».

Тогда я проследил за его взглядом и увидел тоже. Сослан стоял на громадном речном валуне, и лицо его было обращено к истокам бурлящей воды и бледному свету. Он был прям и горд. И велик, как беда, что на него обрушилась. Даже с такого расстояния было заметно, что это слепец. Но теперь он был слеп, как пророк, вдыхающий запах вечности. И я подумал: «Это и есть конец истории. Если у нее вообще бывает конец...»

Пловдив — Владикавказ — Пловдив

Январь 1989 г.— 31 декабря 1992 г.