Реквием разлучённым и павшим

О том, как переправились союзники через Ла-Мнш и в их числе американский лейтенант Женька Козлюк, Алтайский услышал поздно вечером, когда обоим не спалось. Козлюка празила тактика союзников, обеспечивающая минимум людских потерь, и отношение к военной технике. Никаких «ура» под смертоносным огнем противника, никакого героизма, никто не желает да никто и не требует подставлять под пули лоб. Если после авиа- и артобработки объект отвечал хотя бы одним выстрелом, пехота отходила назад, ждала следующей серии бомбардировки. Потери, конечно, тоже были, но минимальные.

А техника — ого-го! Потери ее или выход из строя союзники не замечали, даже новая машина улетала в кювет, стоило ей чихнуть или, тем более, испортиться. Ремонт был предельно прост: забарахлил мотор — его немедленно меняли на уже организованных станциях обслуживания, и не только мотор, но и кузов, коробку перемены передач — все меняли блоками, не считая нужным искать причину поломки. При этом никто не боялся ответственности за технику, просто потому, что за нее никто и не спрашивал, а логика тоже предельно проста — сразу нельзя сделать или отремонтировать лишь живого солдата, вот его-то и надо беречь.

Козлюк побывал и в Париже, уже в советской форме, помогал там обустраиваться советскому посольству. Наконец, вернулся на Родину — здравствуй, родименькая! Поля и леса родной земли приветствовали скитальца, а начальство… адресовало его прямо на Лубянку, не дало даже повидаться с родными. Алтайский понял, что и спецшкола для избранных, и оказываемое «величайшее доверие» не что иное, как вывеска, прикрывающая заложенную в основу общества подозрительность и полное отсутствие элементарной веры в человеческую порядочность.

Козлюк, советский патриот, сидел и верил, верил и ждал, что его вот-вот освободят, но так и не дождался… Передали потом Алтайскому, что измученный напрасными ожиданиями, Козлюк не очень торопился на лесоповале уклониться от падающей на него лесины. Хотя мог бы жить да жить, даже в лагере — он был в лучшем положении, чем Алтайский, родные его не забывали, присылали даже яйца.

* * *

Врач Коваленко после многократных обследований Алтайского, наконец, не очень уверенно пробормотал:

— Ничего не прослушивается, не простукивается, а субфебрильная температура держится. Похоже на туберкулез в начальной стадии. Рентгена, чтобы проверить этот диагноз, нет.

«Этого только не хватало! Чахотка — значит, надо собачье сало или хотя бы любое другое… Нужно усиленное питание, а где его взять? Неужели настал последний час? — эта мысль, как молния, прожгла Алтайского. — Неужели так и не удастся увидеть тех, о ком тоскует сердце? Даже трех лет не выдержал! Как же можно выдержать двадцать?!»

Глава 6. ШУРКИНА ЛЮБОВЬ

Да, было от чего скиснуть! Пытаясь уйти от мучительных раздумий, тягостной действительности, Юрий старался находить забвение в какой-то деятельности, работе. Бесцельно лежать, «доходить», лениво разговаривая в больничном безделье, Алтайскому было невмоготу, жизнь трутная сама по себе всегда была ему противна. Теперь же, в условиях лагерной санчасти, ему вдвойне, втройне было бы тяжело без тех хлопот, которыми он сам себя обременил.

Приведя в порядок аптечку стационара, Алтайский решил разделаться с крысами, которые нагло шлялись в больничном бараке даже днем, а ночью не давали покоя писком, дрязгами и междоусобицами. Только ничего у него не вышло — крыс оказалось больше, чем возможностей приобретения столярного клея. Первые сотни граммов растертого в порошок клея, смешанного с алебастром, крысы слопали с великой дракой — далеко не каждой досталась положенная порция. Может быть, часть из них и сдохла, потому что на день или два крысы притихли. Но достать еще килограмм столярного клея оказалось невозможно, даже Коваленко не смог помочь. Именно он заметил в Алтайском жажду деятельности, при его участии и поддержке Алтайский стал болеть «активно», а не сидеть сложа руки.

Однажды утром, выписывая в кабинете врача рецепты из историй болезни, Алтайский не услышал, как отворилась дверь. Вошел немолодой полковник в очках, с эмблемами медика на погонах:

— Что вы здесь делаете?

Алтайский от неожиданности вздрогнул.

— Здравствуйте, — ответил он, вставая. — Выписывая рецепты, надо самим делать лекарства — аптеки-то нет!

— Вы же больной? — покосился полковник на нелепые большие очки Алтайского, на донельзя изношенный рыжий больничный халат, торчащие из-под него кальсоны и лапти на голых ногах.

— Ну, красавец! — засмеялся полковник. — Уж не свою ли историю болезни «подмастыриваете»?

— Простите, я просто помогаю Ивану Андреевичу без всякой корысти. А халат мне дали по блату, другие в одеялах ходят.

Полковник откровенно захохотал.

— Знаю, — сказал он. — У вас пятьдесят восьмая?

Алтайский утвердительно кивнул головой.

— Можно у вас тут присесть где-нибудь? Только помогите снять шинель, рука у меня шалит… Вы меня, наверное, не знаете, — продолжал полковник, снимая шинель с помощью Алтайского. — Я начальник санитарного отдела лагеря Бородин…