Реквием разлучённым и павшим

— Очень приятно, — не слишком уверенно промямлил Алтайский, которому небо сразу показалось в овчинку и срочно потребовалась нора, в которую можно было бы юркнуть…

— Вы, кажется, смущены? — спросил Бородин, грузно усаживаясь на стул. — И напрасно. Не каждый день случаются встречи с людьми определенного уровня. Да еще с чувством юмора, — добавил он, добродушно улыбаясь.

— Сочувствую, гражданин полковник, у меня таких встреч еще меньше… Разрешите поискать Ивана Андреевича? — вдруг нашел нору Алтайский.

— Нет, батенька мой, никуда вы не пойдете. Вашего Ивана Андреевича наверняка уже ищут. Дайте мне отдохнуть от разговоров на медицинские темы! А вы не врач ли ненароком?

— Нет, я инженер. Правда, в студенческие годы меня потянуло к медицине, вернее, к биологии — собирался одним махом разгадать тайны живой клетки, чтобы избавить человечество от рака.

— Ну, и как — удалось? — спросил Бородин со смешинкой.

— Да, — поддакнул Алтайский, — удалось просветиться и понять, что для разгадки только структуры белка надо не одну жизнь прожить.

— А разве плохо к чему-то стремиться? Кто из нас смолоду не считал себя способным своротить горы? — улыбнулся Бородин.

— Из студентов — большинство!

Приглядываясь к Бородину и не очень доверяя своему первому впечатлению, Алтайский обратил внимание на грубоватые черты лица, несколько не соответствующие высокому лбу и умным глазам — не стеклянно-высокомерным, бездушным, хоть и, фамильным, наследственным, каких он повидал немало, а теплым, понимающим. Еще Алтайский почувствовал, что справился с неловкостью, которую он ощутил в начале разговора. Эта неловкость была вызвана, очевидно, чином и должностью, но не самим человеком.

— Простите, — осмелев, но еще не обдумав и не поняв, зачем, неуверенно сказал Алтайский, — мне кажется, что вы не обидитесь, если я позволю некое сравнение…

— Валяйте! — разрешил Бородин. — Только начистоту, если обо мне.

— Знаете, в вас есть что-то для меня знакомое — прежде всего в вас самих, в вашей натуре, в вашем восприятии обстановки… Что-то знакомое, связанное с родом деятельности… Так вот, это знакомое роднит вас с образом земского врача — чеховского врача… Пространства, располагающие к думам, тысячи людей, тысячи хворей, и душевных и телесных, и он один — дантист и эпидемиолог, акушер и офтальмолог, хирург и психиатр, а главное — просветитель темного народа от языческих суеверий и фанатизма слепой веры. Вам было можно и нужно бы уменьшить рамки интересов ввиду их необъятности, а у вас не получается или получается, но так же трудно, как у земского врача. И в этой кутерьме вашей натуры хватает, чтобы заметить смешное. Вот вам и сходство с чеховским земским врачом!

— Да вы философ, милый мой, — улыбнулся Бородин и потер переносицу, закрыв глаза. — Вы правы, общее есть, только люди другие, бесконечно разнообразные, до дикости уродливые и контрастные — от академика до дикаря… И в этом именно трудность — не в медицине, не в знаниях, которых подчас не хватало и земским врачам, не в недостатке времени, не в пространствах и количестве… — Бородин покачал головой и хмыкнул: — Земский врач! Спасибо за откровенность. Как вас зовут?

— Алтайский.

— Нет, имя и отчество?

— Если разрешите — просто Юрий, вы меня старше.

— Ну вот, просто Юрий, видите, беседа у нас на уровне лучших домов Лондона, а вы бежать хотели?

— Верно… К сожалению, военная форма у меня большей частью ассоциируется с неприятностями.

— Так я же медик.

— Вот, теперь буду знать. А вообще-то откровенность давно вышла из моды, и я за нее не однажды бит. Мне еще мама говорила, простите за пошлость, что у меня мысли и слова, как вода в прямой кишке — не держатся…

— Ха, ха, ха, — засмеялся Бородин. — А ваша мама права. У вас тут курят?

— Здесь хозяин вы, — улыбнулся Алтайский. — Пепельницу сейчас найду. Здесь есть чашки Петри из термостойкого стекла…

Появившийся на пороге Коваленко поздоровался с полковником и глазами показал Алтайскому на дверь. Алтайский поднялся, понимая, что двум врачам есть о чем поговорить.

— Знаешь, Иван Андреевич, — сказал Бородин, — а помощник у тебя дельный, напрасно ты его гонишь.

— Нет, я его не гоню, — чуть смутился Коваленко, — ему скучно будет — вы же опять меня драть начнете?!

Алтайский все же вышел.

* * *

Козлюк, узнав о разговоре с Бородиным, обругал Юрия.

— Чудило ты гороховое! Говорил о чем угодно, а о своей судьбе не подумал. Попросился бы на Щучье озеро.

О Щучьем озере Алтайский слышал — там находилась общелагерная больница для туберкулезников.

— К черту, Женя, — среагировал Алтайский. — У меня только чуть повышенная температура по вечерам. Может, это и не связано с легкими, еще заразишься…

— Да плевать тебе на это — двум смертям не бывать, а одной не миновать. Там кормежка лучше и отдых будет наверняка длительный. Сам знаешь: день кантовки — год жизни.

А Бородин уже ушел… Алтайскому не оставалось ничего иного, кроме как обругать себя — опять после драки кулаками замахал и снова оказался задним умом крепок.

Но Бородин вновь появился под вечер, обошел палаты и, увидев Алтайского, сказал: