Реквием разлучённым и павшим

Палаты были чистые, на покрытых досками железных кроватях лежали матрацы с сеном, на них ватные подушки и по две простыни — одна вместо пододеяльника. Алтайский получил довольно приличный ужин и, съев его, скоро уснул — к этому располагали и волнения дня, и недостаток освещения.

* * *

— Скажите честно, как вы сюда попали? Перкуссия, аускультация ваших легких не дают правдоподобной клиники туберкулеза, а субфебрилитет — дело темное… — врач улыбнулся. Вьющиеся, чуть рыжеватые волосы, опрятное лицо с орлиным носом, цепкие карие глаза, смягченные улыбкой.

— Это приятное известие, — ответил Алтайский. — Ваше имя, отчество, доктор?

— Дубе Армен Карлович, доктор меднаук, учился и защищался в Румынии, взят в сорок четвертом году, потом что не румын, а еврей, да еще русский язык знаю.

— Благодарю вас, Армен Карлович, за исчерпывающую информацию, а я «коллективный пособник международной буржуазии и шпион». Учился в Китае, инженер, взят в сорок пятому году, в единственном числе, наверное, чтобы семья была послушной… Попал на Щучье озеро по представлению врача Коваленко и благословлен спецнарядом полковника Бородина.

— Из Китая, говорите? У нас тут есть ваша землячка, медсестра Лариса Корнеева, взята в тридцать седьмом году после возвращения с КВЖД. Сейчас я выполняю обязанности начальника санчасти, ввиду отсутствия мадам Келлерман, нашей игуменьи, и не слишком покривлю душой, сделав запись в вашем формуляре с подтверждением диагноза — вам это пригодится. Аппетит есть?

— От всего съедобного не откажусь в любое время суток!

— Ну, все, — рассмеялся Дубе. — Для меня аппетит пациента — главное мерило его состояния. Здесь я убедился на тысяче больных, в том числе тяжелых, что если человек хочет есть и ест — значит, выздоровеет.

— Спасибо, Армен Карлович, — наклонил голову Алтайский. — Честно говоря, я за последнее время сник духом — разве выкарабкаешься на лагерных харчах.

— Не переживайте, что-нибудь придумаем: и работу подходящую найдем, и подкормку устроим. Следы дистрофии, цынки и пеллагры у вас есть. Рекомендую не заниматься самоанализом и вообще духовным самоистязанием — стремитесь, чтобы у вас не было свободного времени. Вечером заходите ко мне, познакомлю с Ларисой, доктором Чумаком, в шахматы сразимся. А вы с маджонг [14] играете?

— Не очень, но могу. Где вы его достали?

— Это Ларисиных рук дело. Онуочень обрадуется четвертому партнеру, троим-то неудобно… Приходите!

* * *

На новом месте Алтайский прижился быстро. Он научился делать настои, декокты, растворы, стерилизовать инструмент, а также работал в столярке, резал по дереву и еще участвовал в художественной самодеятельности.

Товарищами его стали ленинградец Борис Орлов, виртуоз-гитарист и мандолинист, эстонец Тармула, бывший студент-медик Тартусского университета, недавно выскочивший из цепких клещей дистрофии и ставший в заключении аптекарем, Саша Малышев, очкастый низкорослый земляк с восточной лднии КВЖД, родом из забайкальских казаков, обладатель поставленного от природы лирического тенора.

Тармула, рациональный и пунктуальный европеец, всегда ходил в белом халате и шапочке, что, как он считал, оберегало его от случайных наскоков хамовитых надзирателей. Работы в аптеке было много, и это его радовало, так как заставляло с особой тщательностью и рациональностью распределять время. При этом, заботясь о здоровье, Тармула не забывал о ежедневных прогулках. Вымокший, чуть сутулящийся, он прогуливался гусиным шагом, то и дело останавливался, рвал какую-нибудь травку или листик, долго их рассматривал, обращая внимание Алтайского на то, как разумно и красиво природа раскрасила свое произведение затейливыми кудряшками, завитками, пронизала его чудесными оттенками и неожиданными цветастыми переливами. «А люди не замечают, топчут эту божественную красоту!» — сокрушался Тармула.

Однажды, когда на дворе стояла ненастная погода, Тармула предложил Алтайскому попытаться восстановить в памяти элементарную математику. Алтайский, к своему удивлению, довольно бодро вспомнил школьную программу, но затем споткнулся на логарифмах. Уже вместе с Тармулой они начали рассчитывать и строить логарифмическую кривую и так постепенно вспомнили вслед за элементарной высшую математику.

Короче говоря, с помощью Тармулы Алтайский открыл для себя незамечаемые им ранее чудеса природы, убедился в способности логически и даже математически мыслить, более того, убедился в возможности воскрешения собственной полноценности. Помимо всего, понимая удрученное состояние Алтайского, Тармула тонко уводил его мысли от горестей текущего бытия, направлял их в русло положительных эмоций.