Реквием разлучённым и павшим

Люська не шевельнулась. В одну ее ноздрю попал кусок картошки, по лицу, подвитым волосам и отглаженному платью потекла жеванина, — она сидела как каменная, не меняя позы и даже не моргая…

Гришка не смотрел на Люську, как будто ее нет и кругом тоже пустота. Зачерпнул ложкой тушенку, хрумкнул несколькими леденцами, откусил кусок хлеба и снова начал лениво жевать. Не дожевав, хлебнул молока, двигая щеками, как это показалось завороженным работягам, размешал все в необъятной пасти и снова прыснул в Люськино лицо. И снова и снова…

Когда так с ужином было покончено, вся картошка, часть тушенки, хлеб и остатки леденцов расположились в люськиных волосах, в вырезе платья, на коленях и на полу в потеках. Остаток молока Гришка вылил на Люськину голову, по-хозяйски прикрыл банку с тушенкой, сунул в рот горсть леденцов и неторопливо вышел из барака, сворачивая на ходу в «козью ножку» восьмушку полулиста «Уральского рабочего».

Когда за Гришкой закрылась дверь, Люськино лицо ожило, и на нем отразилась дикая ненависть:

— Нюрка, гадюка!!!

Едва сдерживая дрожащие губы, сцепив руки, Люська недолго колебалась. Как подхваченная ветром, она, не утираясь, лишь обмахнув платье рукой, тяжеловатым бегом рванулась в женский барак.

По дороге ее уже караулила Нюрка. Только мгновение они смотрели друг на друга ненавидящими глазами. Люська первая толкнула соперницу головой в грудь. Задыхаясь от нехватки воздуха, ловкая и более молодая Нюрка успела ударить Люську ногой в подбородок, когда та падала на нее всей тяжестью со скрюченными пальцами, нацеленными на горло. Люська шлепнулась рядом, как мешок, но в следующее мгновение, лежа, начала лягать опрокинутую соперницу. Нюрка почувствовала, что уже может дышать глубже, и вскочила. Поднялась и Люська, и обе вцепились друг другу в волосы. Когда от нестерпимой боли одна из голов опускалась слишком низко, коленка соперницы жестоко била в лицо. Нюрке удалось вырваться. Резким движением она ударила соперницу головой в грудь и обеими кулаками в живот снизу. Люська тяжело села.

Победа была полной, и Люська не сопротивлялась, когда, зачерпывая пригоршни грязи, Нюрка мазала ей лицо, шею, грудь.

Визг и крики не потревожили Гришкиного созерцательного благодушия. Он сидел на полюбившейся ему скамейке и не трогался с места, в то время как больные и обслуга бежали к месту дуэли его зазноб.

Но Нюрка — «воровка по первому разу» — по неопытности рано праздновала победу и напрасно поторопилась ополоснуться, припудрить зубным порошком царапины и ссадины на припухшем лице и одеть чуть помятое платье, в котором она встретила Гришку.

Люська через десять минут после поражения была готова к новому бою — она появилась в женском бараке с «коллективным» детским горшком, одолженным в детском саду у не посмевших отказать нянек.

— Девки!!! — громко прошипела она у порога, — а ну, дуйте, кто чем может и хочет! Только побольше, падлы!

Девки, у которых Люська ходила в вожаках, как женщина, для которой нет запретов — и убить может, — постарались, и еще через десять минут все было готово.

Люська заняла ключевую позицию за щитом, закрывающим прямой выход из уборной, и притаилась за дверью второго «очка»…

Стемнело. Лес, окружавший сангородок, молчал. Стрекотали кузнечики. Воздух, настоенный хвоей и запахом цветущего табака, был неповторимо чист и свеж.

Нюркина душа пела гимн победе, когда, перед тем как похвастаться о ней Гришке, она захотела на минутку заглянуть в многоместный домик с деревянной трубой. На ходу напевала все известного «чубчика-кучерявого». Зайдя за щит уборной, она прервала пение на словах: «развевайся весел, как и я…» Заметив мелькнувшую тень, она почти осознала, что ей еще может угрожать опасность, но было уже поздно — на ее голову опустился горшок. Задыхаясь, не видя ничего, сдернув тяжелый и гадкий головной убор, она стукнула им одну из «шестерок» Люськи, но в следующее мгновение была сбита с ног и упала лицом вниз. Забрызганная нечистотами Люська сидела на ней верхом, с дикой радостью намотав волосы соперницы на руку, приговаривала:

— Вот тебе Гришка, вот… тебе… Гришка… — и после каждого слова тыкала ее лицом в нечистую землю.

Нюрка сразу обессилела от сознания собственного позора — она могла только плакать…

Гришка ждал с деревянным безразличием. В темноте Люська не разглядела гримасу разочарования, мелькнувшую на Гришкином лице, когда он узнал ее. Она подошла вымытая, в чужом халате, надетом на голое тело. Гришкино лицо было непроницаемым: привычка не переть против чужой силы, подлости, коварства, против того, чем победила Люська, так вкоренилась в нем, что раздавила тлевшую искру чувства к веселой Нюрке. И Гришка размяк, глянул на Люську, даже улыбнулся, запустил руку под подол халата, похлопал по голой ягодице и сказал:

— Здорово ты права качаешь, сразу видно, что жена!