Реквием в Вене

Однако было слишком поздно, ибо тяжелый асбестовый противопожарный занавес, кромка которого была утяжелена свинцовыми грузиками, рухнул вниз. Он с силой отшвырнул несчастную девицу Каспар, все еще закрывавшую руками зареванное лицо, и чуть было не угодил в Малера, но тот успел отскочить.

Занавес обрушился на сцену с оглушительным грохотом, после чего последовало гробовое молчание. Из-под обломков занавеса торчали только черные лаковые туфельки поверженной сопрано. Затем из-за занавеса раздались голоса рабочих сцены, один из которых прозвучал отчетливей других:

— Преставилась. Господи, смолкла и упокоилась пташка певчая.

Глава первая

Вторник, 6 июня, 1899 г.

Вена, Австрия

Вертен отказался от мысли идти на кладбище пешком.

Он отдаст дань уважения покойнику своим присутствием у места погребения, но его поврежденное правое колено, последствие дуэли, помешало ему выполнить, подобно сотням других достопочтенных лиц, двухмильное паломничество на своих ногах из самого сердца Вены к Центральному кладбищу в Земмеринге, в Одиннадцатом округе, недавно включенном в состав столицы.

Дуэль! Господи, как небрежно это слово пронеслось в его мозгу, но каким невероятным оно показалось бы несколько месяцев назад. Совершенно чуждым ему, как будто из языка суахили; таким же отклонением от его упорядоченного существования, как вежливая салонная беседа с дикарем из тропических зарослей.

Понятной была бы словесная дуэль, фейерверк остроумия перед судьей, которого было нетрудно позабавить; это входило в его профессию. Но не дуэль со смертельным исходом; не это какое-то уютное ощущение тепла спины его противника перед тем, как они начали отмерять обязательные пятнадцать шагов. Не холод от ощущения металла пистолета в своей руке. Не такая эксцентричность Карла Вертена, блестящего адвоката, специалиста по завещаниям и доверительному управлению собственностью!

Но он прошел через это, и довольно успешно, одним холодным осенним утром размозжив череп своего противника подобно расколотой тыкве, запятнав зеленую лужайку Пратера[3] его алой кровью и серо-розовым веществом. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, чтобы отделаться самому и освободить своих друзей и любимую жену Берту от человека, который хотел в один прекрасный день просто убить их всех.

Вертен выбросил из мыслей воспоминание об этом жестоком убийстве, заняв место как можно ближе к свежевырытой могиле в секции 32А, участок номер 27, как раз между местами последнего упокоения Франца Шуберта и Иоганнеса Брамса. Открытое всего четверть века назад, Центральное кладбище уже было близко к заполнению. Пятьсот акров, и вскоре этот район станет чрезвычайно дорогостоящим, размышлял Вертен. В два раза меньше Цюриха, зато в два раза веселее, как язвили венцы, намекая на скуку, царившую в этой цитадели швейцарских финансов.

Здесь, в секции 32А, нашли свое пристанище все знаменитости музыкальной истории: и те, что умерли с открытия кладбища в 1875 году, такие как Брамс и Антон Брукнер,[4] и те, которые скончались в предыдущие эпохи, — Глюк, Бетховен, Шуберт, останки этих были извлечены и перезахоронены здесь в 1880-х годах. Конечно, недоставало папаши Гайдна, погребенного в Айзенштадте, и Моцарта, но кто знает, где нашел свой последний приют прах этого бедняги.

Для Вертена в этой секции места последнего упокоения не полагалось. Нет, его кости будут гнить на участке для евреев, около входа № 1.

Приверженный служебному долгу, Вертен этим утром пребывал в своей конторе в Габсбургергассе,[5] когда несметные толпы скорбящих, осадившие находящуюся поблизости епископальную церковь, напомнили ему о том, что хоронят великого человека. Какова шумиха, подумалось ему. Всеобщее столпотворение. Демонстрация уважения к истинному мастеру. Он предупредил своего помощника, доктора Вилфрида Унгара, что вернется после обеда, и удалился еще до того, как педантичный молодой человек успел высказать свое суждение по этому поводу. Вилфрид был из разряда тех, кто любит выставлять напоказ свою двойную ученую степень, по праву и экономике; даже в его ближайшем окружении ему дали прозвище доктор-доктор Унгар. Однако он не давал Вертену повода для жалоб. Младший адвокат вез на себе всю фирму в течение нескольких последних месяцев затянувшегося выздоровления Вертена от дуэльной раны и его последующих размышлений о том, что ему надлежит делать со своей собственной жизнью. Лежа в своей постели выздоравливающего, он вновь ощущал себя юношей, столкнувшимся с великими проблемами карьеры и смысла жизни. Пуля, пронзившая плоть, чудесным образом сосредоточивала мысли на том, что же все-таки самое главное в жизни. Фактически копание в душе заняло немного времени: прежде чем обратиться к более доходной области завещаний и доверительной собственности, Вертен начинал свою карьеру в уголовном праве; теперь адвокат понял, что он, так или иначе, должен вернуться к своему призванию.