Реквием «Вымпелу». Вежливые люди

Честно сказать, я был ошарашен такой постановкой задачи. Нам предлагают достаточно непростую боевую ситуацию и даже не собираются обсудить детали. Как отдаётся боевой приказ в аналогичной обстановке, я, как, впрочем, и все остальные, проучившись не в одном серьёзном военном и специальном учебном заведении, знал досконально. Знал ли, как это делается, приказывающий? Что за ерунда такая получается? Как у Райкина: «Забудьте, чему вас учили в институте… Забудьте индукцию – давайте продукцию…» Про душ спрашивать было бессмысленно. Будем продолжать вонять. Уровень вопросов и задач был настолько разным, что становилось неприятно от своей незначительности и никчёмности. Ты – всего лишь винтик этой машины, в которой, по большому счёту, если тебя не будет, ничего не сломается – никто, кроме друзей, твоей пропажи и не заметит. Помытый ты или нет, кому какая разница. Задавай вопросы, не задавай… У них, теперь я это знаю, – ответов для нас нет. Вопрос в другом: есть ли эти ответы у них хотя бы для себя? Как они себе объясняют, что происходит? А может, этому, сидящему за столом, даже безразлично уже, что будет происходить там, около Дворца культуры неизвестного нам завода… Мы не знаем, что производит этот завод, и в честь кого назван заводской клуб или сам завод… Шмидт? Может, это герой революции? Тогда почему в Баку? Или это немецкий коммунист? У нас даже плана или какой-либо схемы ни прилегающих улиц, ни самого здания нет… Интересно, во время Великой Отечественной войны так же всё происходило? Вызывал командующий подчинённого командира и говорил: «Взять такой-то объект! Ни сколько там обороняющихся, ни тебе схемы. С налёту и с боем. Не возьмёте – расстреляю!» После этих размышлений мне стало жутковато, и по причине того, что во время той войны так, действительно, наверное, и было, и оттого, что теперь это происходит не с кем-то далёким и не очень знакомым человеком, а со всеми нами и сейчас… Но осознание этого успокоило и заставило теперь мысли работать в направлении, как это сделать, да ещё и не осрамиться. Интересно: в этот момент мыслей о том, что это опасно, не было!

Мы молча шли за Розиным, не говоря ни слова, каждый со своими невесёлыми думами.

Вдруг Валерий Витальевич остановился и повернулся к нам:

– Я прошу вас, – обратился командир ко мне, – продумать операцию по овладению этим самым клубом… У вас всё же военное образование и опыт… Да и вообще, я вам верю! – вдруг, глядя немигающим взглядом прямо мне в глаза, сказал Розин. У меня по спине прокатилась дрожь от его проникающего взгляда, а ещё больше – от слов, касающихся доверия командира.

Сказать о том, что мой командир ко мне относился хорошо, это почти ничего не сказать. Он во многих наших и последних выездах, и на учебных занятиях держал меня всегда рядом, как бы присматриваясь, в какой ситуации и как я себя поведу. Давал часто возможность подменять его даже в сложных положениях. Меня это, конечно, очень радовало. А как же – доверяют, ценят! А вот некоторым в отделе это, конечно, не нравилось. «Любимчиков» и «выскочек» в военных коллективах не любят. Я это чувствовал тоже и пытался в присутствии всех с командиром держаться подчёркнуто независимо и даже холодно. Иногда переигрывал и был специально сдержаннее, чем было надо. Хотя Розин для меня являлся настолько безукоризненным во всём, что я готов был расшибиться в лепёшку, только бы не подвести его… Я уважал его настолько, что эта моя показная холодность была просто бессмысленной. Конечно, Розин, как опытный командир, прекрасно понимал моё состояние и поэтому, наверное, именно сейчас сказал эти слова при Кшнякине и при Инчакове.

– Валерий Витальевич! Я понял… – сказал я срывающимся голосом. – Всё сделаем, как надо. Мы же все – вместе… А я не подведу.