Религия

Тангейзер издалека увидел колокольню нормандской церкви, обозначавшей нужную ему дорогу. Он поехал по южной развилке и, проехав с пол-лиги, заметил небольшой manoire на холме. И тут же понял по тому, как быстро забилось сердце, что над его кровлей поднимается одинокая башенка, крытая красной черепицей.

В мощенном булыжником дворе рядом с амбаром он обнаружил двух мальчишек, дерущихся среди конского навоза и соломы. Точнее, один из них лежал, сжавшись в комок, а второй колотил его — не выказывая особенного милосердия — по спине и голове. Поскольку тот, который лежал и хныкал, моля о пощаде, был явно старше и крупнее, Тангейзер ощутил что-то похожее на гордость.

— Орланду, — сказал он, — отпусти этого болвана, пусть встает и идет, куда шел.

Орланду на ходу повернулся и увидел золотистого коня. Он поднял глаза и уставился на всадника, будто увидел перед собой привидение. Потом справился с потрясением и произнес:

— Тангейзер?

Слава богу, мальчишка выглядел отлично. И какое счастье было снова видеть его. Тангейзер подавил желание широко улыбнуться, на что потребовалось немалое усилие, и сохранил суровое выражение лица.

— Я-то думал, что застану тебя за изучением латыни или геометрии или за каким-нибудь столь же возвышенным занятием, — сказал он. — И что я вижу? Ты валяешься в навозе, как какой-нибудь дворовый мальчишка.

Орланду так и стоял, ошарашенный, только теперь он еще и разрывался между восторгом и смущением. Он открывал рот — и снова закрывал. Тем временем его противник поднялся и заковылял прочь. Тангейзер спешился. Он больше не мог сдерживать улыбку.

— Подойди ко мне, мальчик. — Он раскинул руки. — И расскажи, как тебе здесь жилось.

Когда волнение Орланду улеглось наконец настолько, что он мог держать себя в руках, Тангейзер сказал:

— Кажется, настало время сообщить о моем приезде хозяйке дома. — Он прибавил: — Потом позаботься о Бураке и не появляйся, пока я тебя не позову.

Тангейзер решил подождать в саду при доме и сидел там, наслаждаясь догорающим днем, упиваясь запахами фруктовых деревьев и цветов, размышляя о щедром буйстве окружающей природы. Он ощущал присутствие Карлы — ту странную ауру сдержанности и неукротимой искренности, которую она распространяла вокруг себя. Женщина, обладающая средствами и вкусом. Он заново оглядел свой наряд, нет ли на нем пятен, и нашел, что выглядит вполне пристойно. Время шло, и он понемногу заволновался. Он совершенно точно знал, что мальчик встретит его тепло, но в Карле он не был так уверен. У нее хватало времени как следует и спокойно все обдумать и понять, как нелепа мысль о союзе с таким, как он. Достоинства Карлы запросто могли бы заставить его преодолеть континент, но вот его собственные достоинства были весьма сомнительны.

Из дома у него за спиной полилась музыка. Виола да гамба. Сначала музыка зазвучала совсем тихо, почти неуверенно, затем обрела свои крылья, вознеслась, взмыла и запарила величественно и вольно. И Тангейзера охватило огромное счастье, самое большое, какое он знал, потому что эта музыка была голосом самой сокровенной части души Карлы, и она играла для него.

Когда музыка замолкла, он собрался с духом и встал, а Карла шла по садовой дорожке ему навстречу. Она была одета в элегантное платье, пусть и не столь откровенное, как то, в каком он впервые увидел ее, зато распущенные волосы свободно спадали ей на плечи, и в ней ощущалась какая-то мощь, какой он не замечал раньше. Красота ее нисколько не померкла, наоборот, пышно расцвела. Она улыбалась так, словно верила, что этот миг придет, но не ожидала этого.

— А вы все так же восхитительны, — произнес он. — Великолепно. Осмелюсь сказать, что это касается и вашей игры, и вашей внешности.

Карла склонила голову в ответ на комплимент.

Мгновение они рассматривали друг друга.

— Как видите, — произнес он наконец, — я снова не в силах сопротивляться вашему призыву.

— Надеюсь, так будет всегда, — сказала она.

Ее зеленые глаза сияли. Она улыбнулась. Взбила волосы. Он растерял все слова. Что же он собирался ей сказать? Слишком много всего. Но с чего начать? Они стояли, глядя друг на друга. Молчание затягивалось. Он протянул руку, она протянула ему свою. От этого чудесного прикосновения дрожь прошла у него по спине. Карла стиснула его пальцы, он увидел, как она подавила волнение, подступающее к горлу. Он хотел притянуть ее к себе, прижаться губами к ее губам, покориться слишком долго скрываемым чувствам, которые теперь клокотали, желая вырваться на волю. И, хотя ужас, огонь и безумие навеки влиты в тот раствор, что скрепляет их друг с другом, он хотел, чтобы их первый поцелуй здесь, в нормальном мире, был свободен от всяких теней. Но тень оставалась, тень незабываемой страсти, тень души, которой нужно отдать должное, прежде чем они освободятся. Той души, которую они оба любили и которая до сих пор любила их обоих.

— Я кое-что обещал вам и хочу сдержать обещание, — сказал он.