Религия бешеных

Потревоженный Михалыч несколько вернулся в реальность, поднял голову и так и остался с открытым ртом. Потеряв челюсти, по «законам общежития» не позволяя себе таращиться в упор, мы наблюдали, как мимо нас проходили четыре черных как ночь негра в камуфляжной российской военной форме!

— Что это было?! — Соловей, опомнившись, завертел головой. — Я не рассмотрел, что это была за форма?! Спецназ, что ли?!

— Михалыч, это была БРАЗИЛИЯ. Бразилия ближе, чем ты думаешь, Михалыч…

Бразилия подступала уже вплотную…

Ле ГУИН

А с Соловьем произошло то, что должно было произойти. Измаявшись в режиме ожидания, он разом взорвался. Взрывной волной его смело с места, в нем мгновенно вскрылось то, из чего — я-то знала! — он на самом деле состоит. Неистовость с побелевшими скулами. Здесь-то его зубы знали наверняка, в каком месте у жизни находится глотка. Его можно было только поздравить. Это был ему от жизни подарок…

Но и это все опять было не то. Что толку метаться в полном неведении с телефоном по Москве, когда все события, ВООБЩЕ ВСЕ там?! А его туда уже не пускали. Все РЕАЛЬНОЕ уплывало мимо совершенно неподконтрольно ему. ТАМ, среди бунтовщиков, было его настоящее место. ТАМ весь этот бунт он бы просто возглавил…

Полгода прошло после освобождения. Но человек еще и не думал возвращаться…

Соловей построил Государственное управление исполнения наказаний. Его совершенно левый цинк многие подхватили и разнесли. Общественный резонанс. Палево, в общем… А звоночек-то тогда, похоже, поступил ему прямо ОТТУДА. Ни хрена себе круг общения у директора благотворительного фонда. Ни хрена себе клиентура. Ни хрена себе фонд… Еще двое вспороли себе тем временем животы. Потом провели переговоры, требования заключенных — «да просто чтоб не били!» — выполнили, одиннадцатидневную голодовку прекратили.

— Говорят, у них теперь даже днем матрасы не отбирают, — рассказывал Соловей. — Хотя по правилам должны. Пацаны теперь лежат, отдыхают после всего, отъедаются…

Реальный пацан поэт Сергей Соловей, реальный, великий и ужасный… После всей этой истории я придумала ему новый псевдоним: Ле ГУИН.

— Я поняла, — с грустной улыбкой обронила я однажды. — Ты как Воланд. Ты — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…

Меня это уже не спасало. Меня уже ничего не спасало. И ничто не могло оставить рядом с ним. Я, может быть, догадалась, почему я так прочно встала ему поперек горла. Я упорно не замечала холодной стены, что он хотел бы выстроить между собой и людьми. Но я очень отчетливо различала человека, я видела его как на ладони. Такого обостренно, болезненно живого. Такого теплого, как кровь… Кровь, в которую хочется погрузить свои руки. Кровь, которая сама просится коснуться твоих губ…

И я любила его. Я его действительно любила. Ради него самого. Потому что правильно было — только так…

Я давно подозревала. Что в этой чертовой жизни, где все ежесекундно рушится в пропасть, мир висит на волоске и нам на все про все остаются те же считаные секунды… Что в этой чертовой жизни так хрупка, эфемерна и уже совершенно не к месту твоя наивная любовь…

И в то же время ее уже совершенно недостаточно — одной твоей любви. Просто любить — непростительно мало. Надо еще УСПЕТЬ ЛЮБИТЬ. С этими отчаянными людьми я это прочувствовала в полной мере…

Глава 8 Апокалипсис от экстремиста

Есть мечты. Есть реальность. Есть грубая реальность. Есть страшные сказки. А есть — национал-большевизм. Национал-большевики живут как в сказке: чем дальше — тем страшнее…

Потанцуем

2 июля на подступах к заветному дому Тишина на Саянской автобус долго пробирался через роскошное месиво из автобуса же, Газели и трех бывших легковушек. «Останкинской колбасы» уже не было, Бразилия, исполнив танго со смертью, тоже вильнула хвостом и исчезла.

Соловей вломился к Тишину со своими ошеломляющими новостями про БУР, но у того с эсхатологией и у самого все было в порядке.

Он коршуном кружил над телефоном, но тот уже больше ничего не сообщал. Тишин «что знал — рассказал»:

— Сегодня в Госдуме начали первое чтение закона об отмене льгот. Наши прорвались на балкон для прессы, достали флаг, разбросали листовки. Говорят, сегодня весь день в новостях передавали…

Ну конечно, стоило нашему «сокамернику» Фомичу на один день утащить телевизор с кухни в свою нору — и на тебе, телевизор тут же начал показывать про нацболов… Гад, в одну харю жрал…

— Жириновский устроил нам чудовищный пиар, кричал в камеру, что нацболы — везде… Одновременно Громов, Манжос и Стреляй напротив Думы на гостинице «Москва» вывесили полотнище пятнадцать на шесть: «Отмена льгот — преступление перед народом!» Прикинулись рабочими, пока шли, Громов перед ментами демонстративно материл митинг коммунистов… Лыгин теперь сидит в моей «счастливой» рубашке…