Религия бешеных

В одной статье про тюрьму Соловей написал: «Дух дышит где хочет». Там он сумел отвоевать себе свободу. Вышел — и попал в рабство…

Вот так я сидела и равнодушно смотрела, как он все эти фотографии жжет в пепельнице. Одна выпала — и опалила стол. Осталось черное пятно.

Все, что осталось…

Вечером Бегун ворвался в дом, пронесся на кухню и прогрохотал, уставившись на изуродованный стол:

— Вы чего тут уже сотворили?!

— Да это Сергей Михалыч… карму дурную сжигал…

Бегун вытаращился в ужасе. Я обомлела: э, да ты ведешь-ся, как пацан… Шуток не понимает…

Он разве что за голову не схватился. Здоровенную кудрявую башку…

— Допили-ись… Соловей, — он осторожно заглянул тому в лицо, — ты смотри… подвязывай с этим делом…

И вперил бешеный взгляд в меня. Потому что я уже прокисала от беззвучного смеха.

— Да не… ты это… не боись… здесь все пока под контролем…

Он умчался с кухни, дико вращая глазами.

— Совсем уже все с ума посходили…

Глава 4 Полнолуние

Остаться с ним? Я всегда говорила: надо быть осторожнее в своих желаниях. Они имеют опасную тенденцию исполняться…

У него просто… луна

…Здесь даже полнолуние ущербно, и оскал луны криво щерится на небе, как пока не по самую рукоять вонзенный нож. Как будто лицемерно незакрашенный узкий край оставляет какое-то подобие выбора, легкий намек на свободу. Мол, и не полнолуние еще вовсе, чего вы тут совсем уже все с ума по-сходили?

И потому не надо головой вперед бросаться в эту ночь, как в омут. Понятно, что вы живете от полнолуния до полнолуния. И все, что вы представляете собой в этой жизни, вы совершаете именно сейчас. А потом опять переключаетесь в режим ожидания. Понятно, что вам достаточно одного взгляда на небо — и вы уже готовы сорваться в это небо прямо с балкона. И ваши невесомые мозги мгновенно засосет в поток слепящего белого света, как в воронку. Луна подхватит вас, как спасательный круг для всех умалишенных…

А вдруг попадете как раз в незакрашенный край — и с треском рухнете мимо? И не надо потом все списывать на луну. На полнолуние. Все эти свои разбои, грабежи, романы века, полтора десятка вылетевших из-под пера стихов и три с половиной убийства. Не была она полной, не была…

Но нам и этого хватит…

Луна полыхала на черном небе неимоверно, луна шпарила в окно, комната была залита ярко-белым мертвенным светом. Понятно. Вся луна достанется нам.

И теперь уже совсем понятно, что происходит с ним. Никакого криминала. У него просто полнолуние. Он уже оседлал эту неуправляемую фурию, ежеминутно швыряющую седока на землю. И сам же закусил удила…

Белый лунный свет действует на него, как красная тряпка на быка. На него белый лунный свет ложится идеально, он весь открыт неслышным плетям отраженных рассеянных лучей. Что поделаешь. Гений.

Степень этого качества полностью идентична степени незащищенности от потоков энергий, очередями простреливающих пространство. Я это человеческое свойство знаю — и эту волну просто ловлю. Собираю в ладони, как дождь. Сгребаю к себе все, до чего могу дотянуться. Терзаю себя всю жизнь невероятно, чтобы добиться от себя способности хоть как-то улавливать эти потоки. Он же такой — на самом деле не отдает себе в этом отчета — и от этой своей способности страшно страдает… «Хо-хо! Приятного вам вечера, ребятки!..» Мы созданы для такой ночи. В такую ночь с нами может произойти все, что угодно…

Нашим мозгам предстоит веселенькая разминка. Но у нас тренированные мозги. Нам ли привыкать? Первый раз, что ли? Мы здесь в своей стихии. И если мы оседлаем эту бешеную луну и удержимся на ней вместе, к утру вокруг нас не останется ничего, что можно было бы опознать без анализа ДНК…

Путь самурая

Мы проснулись одновременно. Было три часа ночи.

— Мне кажется, меня скоро убьют…

Занавес. Аплодисменты. Театр кабуки представил вам оперу «Путь самурая»…

— Мне кажется, меня скоро убьют…

Он проговорил это тихо, почти обыденно. Просто наконец-то подобрав пустому ошейнику ощущения, давно тыкавшегося мокрым носом ему в ладони, подходящие по размеру слова. Слова и так прочертили тишину, как медленное железо — неподатливое стекло…

Я молчала, мое присутствие было не более чем присутствием прозрачной темноты, высветленной рассеянным свечением из окна. Он заговорил, как будто наконец-то осмелился взять в руки пристегнутую к ошейнику тонкую цепь. Она-то и заскользила по тишине, поцарапав стекло лунного света…

Не было вопроса, которым можно было бы дочертить порез. Он скажет только то, что скажет. Надо ждать. Если он заговорил, ощущение своим мокрым носом безошибочно найдет теперь дорогу в словах по однажды проложенному следу. Действительно, что может быть проще: «Мне кажется, меня скоро убьют…»