Религия бешеных

Остаться с ним? Так странно… Конечно, я останусь с тобой. Чего бы мне это ни стоило. Конечно, останусь… Ты… ты мой мужчина. Как я могу вдруг не быть с тобой, когда ты сам меня теперь об этом просишь? И наконец-то позволяешь мне тебя любить. Я ведь так этого хотела…

Истинная свобода — это свобода от собственных желаний. Я не хочу сейчас этой свободы. Мне так хочется укрыться в светящемся коконе невинного самообмана. И просто подольше, всего-то еще несколько мгновений, не открывать глаза. Продолжая баюкать под ресницами медленно растворяющийся сон.

Сон, в котором ты просишь меня остаться с тобой. И я — я соглашаюсь. Мы можем себе позволить хотя бы несколько мгновений хотя бы такого придуманного счастья…

Завтра еще не наступило. И пока мы можем отодвинуть от себя это завтра — почему бы не позволить этой ночи длиться, сколько она захочет? Мы пока спим. И в этом сне — конечно, я…

— Я останусь с тобой…

Формула любви

— О любви не говорю, извини…

Ну конечно. Соловей не был бы Соловьем, если бы этого не сказал. Иначе бы я ему точно не поверила.

— Сережа… — Я проговорила тихо и очень внятно, так, чтобы это прозвучало раз — и навсегда. В упор, до рези в глазах, глядя перед собой в обесцвеченную лунную темноту. Взглянула так, как будто у меня вдруг появилась козырная карта, с которой не стыдно заглянуть в глаза и самой луне. Я знаю толк в вещах и покруче, чем просто какая-то любовь… — Сережа… Я порву за тебя любого…

Я знала, что говорю. Я говорила именно то, что он ждал от меня. Ждал втайне. И по его кивку поняла: я не ошиблась. И он теперь увидел, что во мне не ошибся. Именно для этого я и была ему нужна, поэтому он и попросил именно меня…

Знал меня, очень хорошо, очень точно меня чувствовал. Меня — и мое отношение к нему. Наверное, приятно жить, зная, что есть человек, которому ты до такой степени небезразличен. Который будет стоять за тебя. И иметь возможность, когда понадобится, его призвать. Собственная маленькая армия…

Что может значить на этом фоне какая-то эфемерная любовь? В этой жизни любовь не канает. В этой жизни канает жизнь… И смерть…

Формула любви так и звучит: «В любви главное — это возможность не раздумывая отдать свою жизнь за другого. Интересно попробовать…»

Самое удивительное, что чуть позже он вернул мне мою фразу, то же самое я однажды услышала и от него.

Нет, любовь — уже не канает…

Вкус яда

Именно тогда я впервые назвала его Сережа. Какое-то… детское имя, до сих пор у меня мысли не было называть так слишком взрослого мужика. И хуже нет, если теперь с языка слетело именно это имя…

Хуже нет — начать относиться к своему мужчине со щемящей ранимой нежностью. С тем совершенно незащищенным, полностью обнаженным, болезненным чувством, с каким относятся к ребенку. Когда так нестерпимо хочется прижать его к груди и защитить от всего, роняя в его волосы необъяснимо горькие слезы…

Такая любовь не имеет ничего общего с рациональным безграничным уважением и безбрежным восхищением, которые вместе тоже есть не что иное, как любовь. Заполняющая душу и всю твою жизнь ровным согревающим светом. Любовь, не разбивающая тебе сердце. А только воскрешающая его. И я-то знаю, что так бывает…

Нет. Абсолютно иррациональное отчаяние — вот чем была моя любовь к этому странному человеку. К человеку, в котором ярче всего проявилась самая гибельная человеческая черта. То, что он так неприкрыто, так убийственно смертен. Любить такого — значит пытаться успеть любить. Успеть любить — успеть пролить над ним море слез, пока он еще жив…

Это любовь, не имеющая ничего общего с тихим безмятежным счастьем. Любовь парализующая, лишающая воли осознанием полной безысходности, навсегда разъедающая сердце тоской и убивающая любые надежды. Любовь, одним своим дыханием перебивающая хребет здравому смыслу. Любовь, пересоленная от слез. Любовь, несовместимая с жизнью…

Хуже нет… Но я уже произнесла это имя, я уже распробовала его вкус. Это был вкус яда…

Я стану твоей Евой Браун

Тихий, присмиревший Соловей, обостренно одинокий сейчас в темном кольце каких-то своих темных мыслей, осторожно обнял меня, проговорил как-то слишком странно:

— Катя… Прости меня… За то, что будет…

Я чуть коснулась щекой его волос.

— Сережа, мы ни в чем не виноваты… Не мы такие, жизнь такая…

Я знала, за что он просит прощения. Он — человек, способный лететь, но это всего лишь головокружительный полет вниз. И он абсолютно не властен над своим полетом. А теперь он сорвавшимся с вершины камнем грозил увлечь за собой и нашу жизнь.

Надо же, нашу… Конечно, я тебя прощаю… Сколько попросишь, я буду рядом… Теперь это надо тебе. Я хочу на это посмотреть. Я останусь с тобой.

Но только чтобы наблюдать твое падение. И я не смогу тебя остановить…