Религия бешеных

Я вспоминаю, как однажды в позапрошлой жизни мы с первым мужем отправились на свадьбу его родственника. Муж пил за троих (буквально, просто за столом больше не пил никто) и вскоре словил мощнейшую белку. Он вылез в чистом поле и вдохновенно указал куда-то на горизонт:

— Пойдем… туда!..

Я развернулась и свалила на… Мысли не возникло его держать. И очень удивилась, когда ночью его все-таки за ноги приволокли домой. Почему он не подох где-нибудь там, «в чистом поле», со своим незамутненным безумием, я не знаю… А я на это рассчитывала…

Однажды я рассказала Тишину эту историю. И если он не передал ее Соловью, значит, он слегка подставил своего друга. Не просветив того, какую змею тот пригрел…

Картинки, на которые я насмотрелась в первом браке, — это такая энциклопедия русской жизни. Вот тогда-то я и поняла, что живу среди инопланетян…

Жертва

— А-а!.. Ой, Катюша, подожди, на, на, надень тапки!..

Хозяйка меня прямо-таки озадачивает, когда вдруг напролом кидается из кухни сбрасывать с себя старые, покореженные, изглоданные жизнью тяжелые опорки. Мы с мужем что-то долго добирались до его родителей. Я наконец-то избавилась от туфель и теперь с наслаждением встаю ступнями на прохладный пол.

— Спасибо, не…

— Надень, надень! — Она мчится раболепствующим тайфуном, и уже мне под ноги с грохотом валятся эти жуткие шлепки. Я с отвращением смотрю на их измочаленные черные внутренности, а заодно и на ее в высшей степени сомнительные ноги. Мне — вот это надеть? Да меня здесь оскорбляют…

— Нет, спаси…

— Да ты что, пол такой грязный, холодный! Ребята, — умоляюще заглядывает она в глаза, — простите меня, ради бога! Я еще не убиралась! Я сегодня весь день стираю, и отец еще…

Я смотрю на нее с растущим раздражением и недоумением. Да что же это такое? Какой-то бульдог со стальными челюстями и подобострастно заискивающими глазами. Ее чертово гостеприимство… Именно так выглядят приветствия дурных собак, всей тушей бросающихся тебе на шею: затопчут в прихожей на хрен! Подсказываю рецепт. У собак нет пресса, и удар ногой в живот будет очень эффективен…

Поток раболепных извинений, который она со всей мощью обрушивает на меня, загоняет меня в очень неловкое положение. Я не знаю, как с ней общаться. То, что я пытаюсь сказать ей в своей нормальной ровной манере и нормальным человеческим голосом, она не воспринимает. Чтобы разговаривать с ней на понятном ей языке, мне в ответ придется забиться в таких же визгливых конвульсиях: «Ах-ах-ах! Спасибо! Извините! У-тю-тю… Уси-пуси…» И далее по тексту. Хотя я всерьез убеждена, что при встрече надо говорить: «Здрасте». И этого достаточно. Но здесь это расшибающееся в лепешку «извините» входит в обязательную программу…

Такой сложный трюк — и без подготовки? И, собственно, за что мне извиняться и зачем лебезить? Я ей ничего не должна. Она мне ничего не должна. Вполне можем позволить себе общаться, как цивилизованные люди. Без гипертрофированных и отдающих клиникой ничем не обоснованных ужимок. Да в конце-то концов, она ведь здесь хозяйка, она меня унижает, когда начинает так унижаться передо мной! И самое главное: почему?! Господи, она меня просто третирует…

Картина маслом: она бьется в подобострастном припадке, а я смотрю на нее заледеневшим взглядом. Как на идиотку…

— Мамка, я тут шмотку принес.

Ее великовозрастный сынок начинает вытягивать из мешка штаны в стирку — и меня оставляют в покое. Битва в прихожей меня сильно настораживает, и на кухню я захожу с опаской…

— Ой, ребята, мне ведь и угостить вас нечем, вот, сами разогревайте, я совсем замучилась со стиркой, вот суп…

Она причитает без умолку, всплескивая руками. Я замечаю на свету: у нее странное, устало-светящееся, какое-то прозрачное лицо.

— Катюша, ты будешь рыбу или, может, котлеты, есть рис, овощи, вот еще картошка, ребята, вы берите, вот шпроты еще откройте, Катюша, давай я тебе положу…

Я отвечаю односложно, ощущения — как будто пришлось съесть лимон. Я не выношу, когда начинают коверкать мое имя. Хочется выломать человеку палец и ласково заглянуть в глаза: «А так я тоже Катюша?» Мне стыдно и неудобно, что хозяйка вымученно старается изо всех сил угодить гостям. Кому, мне, что ли?!

— Ах, Катюша, извини, я закружилась, сразу не сказала: как тебе идет черный цвет!

Да? А красный мне идет гораздо больше… Похоже, она готова по любому поводу всплескивать руками и изможденно-восторженно заглядывать в глаза. Угождать. Всеми силами. У нее повадки профессиональной жертвы… Меня это выбивает из колеи. Ведь она старше меня на целую жизнь, у нее высшее образование, она работает экономистом на крутом оборонном предприятии. И вдруг — такой дремучий домострой…

— Мне черный цвет тоже всегда нравился, — продолжает она. — Но мне не разрешали его носить…

Я кошусь недоуменно: как это? Когда она выходит, сынок ее поясняет:

— Бабки были у немцев. Они после Освенцима черный цвет видеть не могли…

Гром-баба