Религия бешеных

Я смотрела на своего — и не своего — изуродованного мужчину, провалившись в небытие, превратившись в один остановившийся горящий взгляд. И во мне медленно каменела и наливалась чернотой единственная мысль: СЕРЕЖА, КТО?.. КТО? Назови мне имя. Если ты сам назовешь мне имя, я восприму это как приказ к действию…

— …Я так и подумала, что тебя все это время не было в Москве. Ты там живой? Я страшно волнуюсь… Михалыч… Я хочу приехать на съезд…

— Да тебя и так пригласили на концерт после съезда. И лучше приезжай к самому концерту… У меня тут… дела будут…

— А жить?..

— Да ладно, впишешься…

Так, понятно. Из этого короткого телефонного разговора, когда Соловей наконец-то мне перезвонил, я сделала следующие выводы. Он либо скрывался, либо отлеживался где-то. Отлежался… Вот только после чего?.. Со своим расколом они все замышляют уже очень серьезно. Настолько, что это стало опасно и для него самого, и для тех, кто, не дай бог, окажется рядом. И поэтому на съезде меня рядом с ним быть не должно… Но зато у нас грядет еще один виток романа?..

И неужели он думает, что я его послушаюсь и не приеду посмотреть, что же они там учудят? Они сами меня на этот съезд сначала так старательно зазывали…

Пятый учредительный съезд НБП проходил 29–30 ноября 2004 года. В понедельник и вторник. Упомянутый концерт — в среду, 1 декабря. Я приехала в Москву в субботу 27 ноября. Накануне 10-летия партии…

Я в танке

— Я наконец-то узнаю Бункер!

Я с ликованием носилась по Бункеру, расчищая себе путь в толпе перманентной взрывной волной. Почувствуйте разницу! Вот она, нацбольская вольница, настоящая Запорожская сеча! Не осталось и следа от утомительной безликой рафинированности Бункера номер два. Накануне съезда штаб наконец-то начал наполняться той самой неистовой, взвинченной, хлещущей наотмашь энергетикой, которой так славился первый Бункер на Фрунзенской. Штаб начал наполняться людьми…

Теперь и здесь во всей обстановке наяву слышалось завывание диких степных ветров, принесенных с собой ордами кочевников. Кочевников со всей страны действительно собрались орды, они со своими тюками повсюду разбивали бивуаки. Казалось, еще немного — и на костре начнут жарить ягненка…

Впрочем, в том состоянии, в каком я туда влетела, можно уже днем разглядывать на небе звезды. Это был поступок, достойный женщины Соловья. Хамски-торжествующе нажраться прямо перед входом в Бункер. А задолбало уже все потому что! В магазинчике на подступах к заветной двери я купила и тут же вылакала тот самый коктейль, который однажды летом стоил Соловью свободы. Рысь, налакавшаяся «Ягуара». Зеленый ящер, нажравшийся зеленки!.. И опять это было мое секретное оружие, направленное против него. Даже он не сможет ничего противопоставить моему сметающему с ног, ослепленному градусом напору…

Рептилия-рецидивистка

Я подстерегла-таки момент появления Тишина.

Тот запер за собой железную входную дверь, обернулся — и напоролся взглядом на руки, безмолвно воздетые к нему снизу от подножия лестницы. И на ликующую меня. Он с каким-то сомнением даже чуть притормозил на ступеньке. От меня этот жест не укрылся. «Земеля, ты что, не рад меня видеть?!» Но он быстро понял, что другим путем ему в Бункер не попасть. Только через необходимость пройти через весь ритуал безумных полупьяных приветствий… Да ладно… Я пропустила его в коридор.

— Мой фюрер…

Он зыркнул вправо — на толпу в зале собраний. От нее сразу же отделился невысокий, очень плотный парень со слегка помятым лицом. Я, кажется, его знала, хотя лично никогда не встречались. Тишин двинулся к нему.

— Ну что?..

Я сделала два корректных шага назад от их неразборчивого разговора в стандартной нацбольско-тюремной манере: ронять обрывки тихих спутанных фраз, соскальзывающих с посторонних ушей ввиду своей полной бессвязности и алогичности, имеющих какой-то смысл только для самих говорящих. Смысл там уже только подразумевается. И никогда не выкладывается напрямую…

До меня едва долетал стертый почти до шепота голос незнакомца. Я вертела головой, озираясь на казематный кирпич коридора, меня чужой разговор вообще не касался.

— …Серега их не стал опознавать — по каким-то своим соображениям…

Самарец Максим Журкин, подельник Соловья, — вот кто это был, я вспомнила… Тишин пошептался еще с ним — и повернулся ко мне…