Религия и мифология

Лес – это место, где живут животные. Индейского слова «тотем» не было, естественно, на Руси, или во Франции, или в Китае, но представления о волшебных предках и об их связи с животным и растительным миром были всегда. Может быть, сказители уже забыли о волшебных предках, эти религиозные представления могли размываться, но в сказках это осталось, и вот этот самый мир волшебных предков помогает герою. Пропп выявляет разные временные слои в сказках, и где-то явно проступает этот наиболее архаичный пласт представлений древних охотников, где-то существует уже какое-то более развитое общество, и там уже появляются совсем другие помощники, но в любом случае это будут вот эти вот представители предков. Не случайно один из сюжетов, распространенных по всему миру, – сюжет про благодарного мертвеца. Это в данном случае будет не предок, не отец или мать, которые помогают герою каким-то образом, но вот герой идет и видит какую-то странную сцену обращения с покойным – скажем, ему отказывают в погребении, или бьют его бесчувственное тело. Почему? Потому что он остался кому-то должен, перед кем-то виноват, он что-то обещал и не выполнил. И герой совершенно не обязан это делать, но он платит долг, что-то делает за этого мертвеца, и потом тот ему помогает, возвращаясь из царства мертвых. Это показывает ощущение близости и связи с предками, всегда существовавшее в народной стихии: духи предков всегда рядом, они не отделены от нас непроницаемой границей, они наши представители и заступники перед лицом вечности, можно воззвать к их помощи. Они совсем рядом, среди нас, в особые дни праздников, связанных с равноденствием или солнцестоянием (например, ирландский Самайн, или Святки, или русский день Ивана Купалы). Вот здесь граница между мирами совсем истончается, и контакт происходит. Но мир сказки, – если мы следуем предположению о том, что сказка в какой-то мере отражает обряд инициации, – это же тоже необычная ситуация. Это, может быть, не праздник в нашем понимании, но это слом повседневности, особые дни, когда обычные законы не действуют. И вот герой отправляется в этот свой смертельный путь, и духи предков сопутствуют и помогают ему, если он правильно себя с ними ведет. Это тоже важнейшее фольклорное представление о том, что нельзя обижать предков, их следует определенным образом почитать, в определенное время кормить, или греть, или оставлять им дары. И тогда, если герой правильно себя ведет, они его пропускают в тот мир. При встрече с Бабой-ягой герой должен, с одной стороны, правильно себя вести, с другой стороны, показать, что он свой. Именно для этого в избушке у Бабы-яги он требует, чтобы она его накормила, напоила, в баньке попарила: он приобщается к еде того мира. Когда Иван-царевич (или Иванушка-дурачок) появляется поблизости, Баба-яга говорит: «Фу-фу, русским духом пахнет». А в английских сказках великан говорит: «Фи-фай-фо-фам, дух британца чую там». При чем тут британец, почему тут русский дух? Понятно, что речь не идет об этничности, Баба-яга чувствует живого человека, который пахнет не так, как в ее мире. Это тоже очень развитое представление о том, что в загробном мире все вроде как у нас, но со знаком минус. Вот как на Святках, изображая духов, выворачивали тулуп наизнанку, или у лешего правый лапоть надет на левой ноге, левый – на правой, и так далее. Нам кажется, что покойники плохо пахнут, а покойникам кажется, что живые пахнут скверно. Поэтому Баба-яга сразу ощущает что-то не то, а Ивану чужд запах ее избушки: это встреча двух миров, каждый из которых другому предельно странен. А дальше они идут навстречу друг другу. Иван ест угощение Бабы-яги или приходит к морскому царю (еще одному стражу на границе двух миров) и начинает пировать, таким образом причащаясь этому чуждому для смертных миру. И герой ест не как обычный человек, а, по замечательному выражению, – «как не в себя»[76]. Так иногда изображали мертвецов, которые едят и не могут насытиться. Они могут съесть сколько угодно, а у них еда проваливается, потому что они же бестелесны. Пропп пишет об этом: «Пища в них не остается, а проходит сквозь них». И когда Иван-царевич (или другой герой) на таком пиру, уже на грани загробного мира, съедает десять быков и сто двадцать хлебов[77], он тем самым показывает, что он тоже свой, он как мертвец. У Ольги Михайловны Фрейденберг, великого филолога, была идея, что герой ест так много, потому что «прожорлива и ненасытима смерть»[78]. Лишь после такого пира и приобщившись к его потусторонним яствам, герой получает возможность попасть в другое царство.

И. Я. Билибин. «Баба-Яга». Иллюстрация к сказке «Василиса Прекрасная». 1900 г.

Конечный пункт путешествия, награда, борьба за награду