Религия и просвещение

Я не считаю, что бросаю в эту аудиторию парадокс, если отмечаю, что христианство до сих пор не понято и не принято миром во всей его глубине и широте. Каждый из пас, подходя к христианству, подходит и рассматривает его в меру; так сказать, тех возможностей, которые открывают ему те или иные оптические приборы, очки или пенсне, через которые начинают рассматривать христианство. Христианство именно поэтому и встречает такую многообразную и как будто бы взаимно исключающую оценку. Я вспоминаю классические страницы из «Сущности христианства» Гарпака[233], где этот авторитетнейший историк церкви, либерал и весьма большой либерал, с точки зрения православной ортодоксальности, замечает, что каждый хочет видеть Христа в своем лагере. Одни объявляют Христа спинозистом[234], другие объявляют Христа социалистом. Гестингс[235] совершенно справедливо указывает, что фигура Христа, его учение настолько колоссальны, что даже ближайшие его ученики не могли на отдельных страницах и даже в целых произведениях уложить целого Христа. Каждый из них воспринимал его, даже при ближайшем общении с Христом, только через призму своих субъективных настроений, субъективных возможностей. Отсюда Христос бесконечно грандиознее даже своих ближайших учеников, отсюда о Христе нельзя судить хотя бы по нескольким более или менее удачно или неудачно—это зависит от точки зрения — слаживаемых текстов. К Христу надо попытаться подойти, если возможно, вплотную, к Христу надо попытаться подойти религиозно, хотя сегодня религиозная точка зрения, по возможности, у пас исключается, и я, не имея поэтому возможности обосновывать этой .истины, я все же замечаю, что она является процессом и психологически и фактически, без чего Христос останется вечно неузнанным путником по дороге в Эммаус. Граждане, в первохристиапстве вы действительно можете видеть классовую расслойку, но внутри самого христианства вовсе не существовало, как это кажется Анатолию Васильевиly, Двух противоборствующих течений: демократические низы и иерархические (а в дальнейшем капиталистические) верхи. Я пытаюсь брать первохристианство в его чистейшем виде. Я ни в коем случае не буду оспаривать совершенно справедливых указаний Анатолия Васильевича о том, что в дальнейшем расслоение это было — и в наши дни мы замечаем грандиозные иллюстрации этого положения, — в дальнейшем христианская иерархия открыто стала на сторону капитализма, превратившись, по образному выражению Эррио[236], из христианства катакомб в христианство банков. Но ведь это — вырождение христианства. Я попытаюсь брать христианство по возможности в его идеальном разрезе, ибо, несомненно, в фактической истории христианства был момепт, когда первохристианство (хотя бы первых десятилетий) насколько возможно отражало Христа не в кривом зеркале, а в прямом. И вот в этом первохристианстве, несмотря на то, что в него входили люди разных классов, классовые перегородки сжигались, расплавлялись в огне всеобъемлющей любви, которою Христос согревал души в него уверовавших. Трудно себе представить более фактически неверные указания некоторых историков церкви, утверждающих, что первохристианство захватило именно низы, что первохристианство, как пишет Каутский, — это религия пролетариата или даже «люмпен–пролетариата»; нет, христианство это — религия человеков — да простится мне это славянское речение. Христос обращется не к высокому или низкому классу, не к богачам или пролетариату, а он пытается обратиться непосредственно к человеку. Христос делает призыв к человеческой душе. Христос меньше всего, я бы сказал, поощряет такие, казалось бы, естественные инстинкты тогдашнего пролетариата — через религию достигнуть реванша в отношении захвативших власть представителей буржуазии. Когда народ хочет объявить Христа своим политическим героем, то Христос всякий раз уклоняется. Когда его хотят сделать царем, то он тоже категорически отвечает: «Я — царь, но царство мое не от мира сего, царство мое не отсюда»[237], как говорит он в евангелии Иоанна Богослова. Таким образом, перед Христом стоял (говоря языком человеческим) соблазн сделаться вождем бунтующих, неоформивших своего бунта масс, о чем пишут Каутский и другие историки этой школы. Христос все это отстраняет, Христос все это отвергает, Христос дает человеку религию человека, вот почему Христос, как это ни странно, был понят не только люмпен–пролетариатом или просто пролетариатом, у которого естественно в душе могли бы звучать лозунги — «Долой богатство», но Христос находит отклик, могучий, горячий отклик в сердцах богачей, против которых он сам так часто подымал бич своего осуждения. Да, несмотря на то, что Христос сказал, что богач не войдет в царство божие, как верблюд не пройдет в игольное ушко[238], несмотря на то, что Христос пошел против тогдашней буржуазии, в лице тогдашних фарисеев, саддукеев, мытарей, — по–нашему банкиров, пародия на современных банкиров, — несмотря на это, ко Христу, как это рисует евангелие, чуть не в первую голову пришли богачи.