Религия и просвещение

Вы скажете: «для спасения себя, своих экономических возможностей». Конечно, нет, потому что Христос первым делом требовал от приходящих к нему полного отрешения от экономической весомости. Всякий, кто не отрешается, сказано в евангелии, от всего, что имеет, не может быть моим учеником. И вот к Христу приходит Закхей — богач, отдающий половину того, что приобрел[239], к Христу приходит богатый юноша и, правда, опечаленный отходит[240], но иные богачи и после слов Христа, осуждающих богатство, остаются с ним верными до конца: Иосиф Аримафойский — богач, знатный человек, Мария Магдалина, по очень древнему и, вероятно, подлинному преданию, весьма состоятельная женщина — идут за Христом. В дальнейшем можно указать, — я не хочу только утомлять вас иллюстрациями, — аналогичные весьма многочисленные случаи.

Итак, к Христу тянутся богачи, тянутся состоятельные люди наравне с несостоятельными. Вы можете сказать, что у них хитрый коммерческий расчет: лучше здесь на земле отдать тленное имущество, которое «тля тлит и воры подкапывают и крадут», но зато там получить с процентами.

Ведь Анатолий Васильевич рисовал вам картину, основываясь на словах Игнатия Богоносца[241], какого–то почти что магомотового рая, где и гроздья виноградные, и колосья пшеницы, и девушки прекрасные. Совершеппо восточная фантазия в духе грядущего Магомета. Конечно, если в христианстве были такие настроения, если в христианстве были определенные люди и, может быть, прослойки, которые действительно хотели экономического реванша, которые хотели дать бой тогдашнему капитализму (мы, например, у некоторых учителей церкви читаем прямо–таки каннибальские фразы; я вспоминаю одного африканского епископа, который говорил, что па том свете все праведники будут ходить по колено в крови грешников), то это не есть подлинное христианство. Это— некоторые болезненные уклоны, действительно, может быть, вызванные исключительно трудным экономическим положением известной части принадлежащих к христианству масс. А положение было трагическое. Вспомните работу известного экономиста Маркварта[242] о положении рабов в античном мире в эпоху христианства. Рабы буквально умирали с голоду. Рабы получали от своего господина на содержание в течение года 18 рублей. Это была буквальная голодовка и неминуемая смерть. И если эта голодная часть христианства мечтала об экономическом реванше, то это настроение чуждо самому христианству, как таковому, чуждо той идее, которую Христос хотел вложить в сердца людей. Ведь Христос не всегда был понят даже своими близкими и подчас самыми близкими. Можем ли мы забыть, что Христос апостола Петра, которого католическая церковь называет князем апостолов и который, по представлению католиков, на том свете будет открывать двери, кого впускать, а кого не впускать, — даже этого апостола Петра Христос назвал сатапои и сказал ому: «Отойди от меня, сатапа, потому что ты мыслить не божеское, а человеческое»[243]. В ближайших своих учениках Христос встречал порой сатанинское непонимание. Следует ли из этого, что сама идея Христа неудачна, если даже ближайшие ученики ее воспринимали неверно? Анатолий Васильевич марксист, и поэтому ему мой пример подойдет в первую голову. Из того, что Шейдеманы[244], Эберты[245] и Носке[246] не поняли Маркса, следует ли, что идея Маркса неверна? Нет. Из того, что идея Христа унижалась по близорукости, благодаря тем близоруким, так сказать, очкам, которые надевали маленькие ученики Христа, что в истории церкви как в кривом зеркале исказилось это непонимание, следует ли говорить, что подлинное христианство с точки зрения правды есть учение отжившее? Я полагаю, что христианство, правильно понятое, не есть учение отжившее, но есть то учение, которым дышит сейчас, вот в эту минуту, вся аудитория. Это не парадокс. Христианство близко всем, как воздух. Позвольте попытаться это мотивировать.

Христос, обращаясь к человеку, хотел, чтобы у человека была человеческая жизнь. Простая и как будто пустая кое для кого формула. Да, она проста, как истина, но и глубока, как истина.

В самом деле, ведь в корне всех наших социальных страданий, социальных коллизий и трагедий лежит забвение пашей человеческой равноценности […] В преувеличении достоинства отдельных человеков, а отсюда и классов за счет забвения равнопенностей, равнозначностей людей, принадлежащих к иным классам, в забвении первичного человеческого достоинства, в забвении нашей человечности лежит источник всех социально–человеческих трагедий.