Роль женщин как в общественной, так и в религиозной жизни германцев оставалась очень большой и при Таците, и позже. "Они думают, — писал Тацит, — что в женщинах есть нечто священное и вещее (sanctum aliquid et providum), не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний" ("Германия", VIII). Особым почитанием пользовались некоторые прорицательницы, оказывавшие огромное влияние на общественные дела, иногда и не только одного своего племени. Наиболее известна дева-прорицательница Веледа, из племени бруктеров, игравшая видную роль во время восстания Цивилиса 69-70 гг. (Тацит. Германия, VIII; Истории, IV, 61, 65; V, 22, 24). Некоторые германцы были недовольны таким высоким положением своих прорицательниц и даже во время самого восстания говорили, что "если уж выбирать властителей, то почетнее терпеть господство римских государей, чем германских женщин" (Тацит. Истории, V, 25). Несколько ранее подобное же положение занимала Альбруна (или Авриния) (Тацит. Германия, VIII), позже — Ганна (Дион Кассий. Римская история, XVII, 5; ср. там же, XXXVIII, 48). Эти девы, обладающие пророческим даром, напоминают нам о женском шаманстве. Пережитком последнего является, очевидно, и обычай племени наганарвалов, у которых, по словам Тацита, жрец носил женское одеяние ("Германия", XLIII); это явление травестизма, связанное с женским шаманством, известно и у народов Сибири и Северной Америки.
Культ
Формы культа у германцев были несложны и состояли главным образом в жертвоприношениях и гаданиях о воле богов. Жертвоприношения были очень жестокими. В жертву богам нередко убивали людей, главным образом военнопленных (Тацит. Германия, XXXIX; Анналы, I, 89). В междоусобных кровопролитных войнах враждующие племена иногда заранее обрекали друг друга в жертву божествам битв, и тогда побежденная сторона подвергалась поголовному истреблению: и воины, и кони, "и вообще все живое", по словам Тацита ("Анналы", 111,56). У кимвров во время их нашествия на Италию пленных приносили в жертву своими руками старые жрицы-прорицательницы. По крови и внутренностям жертв они гадали об исходе войны (Страбон. География, VII, 2, 3).
Этот кровавый варварский культ был опять-таки порождением воинственного быта эпохи.
Святилищ и храмовых зданий у германцев не было. Местами культа служили священные рощи, где находились жертвенники. Не было и изображений богов, если не считать существовавших местами грубых обрубков дерева, служивших идолами[101]
.Христианизация и пережитки дохристианских верований
Распространение христианства среди германских племен — между IV и X вв. — нанесло удар древним верованиям. Народные массы долго сопротивлялись введению новой религии, навязываемой им феодальной аристократией и христианскими проповедниками. Чтобы ослабить это сопротивление, христианское духовенство шло на уступки, узаконивало некоторые старые обычаи и поверья, стараясь придать им христианское обличье. Дохристианские пережитки удерживались долго. Средневековая демонология, распространение веры в злых духов и ведьм, кровавые ведовские процессы — все это было, конечно, делом рук христианских богословов и католической и протестантской инквизиции. Но монахи и инквизиторы, сжигавшие тысячи "ведьм" и поддерживавшие веру в сношения человека с злыми духами, опирались, в сущности, на древние, дохристианские верования и продолжали традицию кровавых человеческих жертвоприношений.
В более безобидной форме пережитки древних верований сохранились в фольклоре германских народов, в поверьях и сказках об эльфах, троллях, гномах, ундинах и разных чудовищах, а до недавнего времени и в народных обрядах, особенно в тех, которые связаны с земледельческим годовым циклом.
Эти земледельческие обряды и относящуюся к ним "низшую мифологию" очень обстоятельно исследовал в 60-70-х годах XIX в. Вильгельм Маннгардт, а позже — Джемс Фрэзер[102]
. Особенно обстоятельно рассмотрел Маннгардт те обычаи и мифологические образы, которые связаны с уборкой урожая. Оказалось, что во всех жатвенных обычаях и обрядах присутствует идея, хотя бы смутная, о каком-то демоне, таинственном существе, сидящем в хлебном поле; по мере скашивания хлеба это существо отступает и под конец оказывается в последнем снопе. Этот последний сноп — воплощение невидимого духа растительности — и становился предметом особых обычаев и поверий: его украшали, торжественно несли в дом, берегли до следующего урожая.