Религиозное "обновление" наших дней

Не будем повторяться, указывая на те, возникающие за последнее время и встречающие себе в массах горячо-сочувственный прием учения "новой" религии, как будто бы "религиозной" нравственности, в которых отрицание трансцендентного элемента религии и всего, с ним связанного, высказывается прямо и откровенно. Таковы религиозно-нравственные учения, сознательно примыкающие к позитивизму и утилитаризму, на Западе; таково же и у нас учение графа Льва Толстого, отрицающего в своей религии всякий догмат, всякое таинство и обряд, всё метафизическое и мистическое, всё не непосредственно-осуществимое на земле и не служащее земным нуждам и задачам, до личного Бога включительно. Все это обращается им в безличное "разумение жизни" или закон жизни и личных отношений человека к этому безличному Богу. Здесь нет ничего, кроме учения о "нравственно-доброй" жизни в земных условиях и границах, о нравственных, свободных от греха и неправды, отношениях между людьми, понявшими "истинное благо" безгрешности. Называть это учение земной нравственности, хотя бы и пересыпанное обильно текстами Священного Писания, религиозно-нравственным -- можно только забывая, что множество нравственных доктрин, проповедывавших и любовь к ближнему, и святую, безгрешную жизнь, ничему живому не вредящую, строилось на почве религиозного индифферентизма и даже отрицания всякой религии. Нравственная доктрина может быть и весьма чистою и высоконравственною как доктрина, но религиозный характер и, главное, полную действенность она приобретает лишь тогда, когда не ограничивает эту задачу нравственного существа одними непосредственными задачами и отношениями его земной деятельности. Она становится религиозною лишь, когда признаёт нечто высшее этих задач, отношений и благ, и к этому высшему призывает его дух, поднимая его стремления над уровнем непосредственно-практичного, полезного и осуществимого в область неутилитарного, бескорыстного, чисто-идеального. Только вместе с этим становится она вполне и действенною против всех сомнений и отчаяний опыта, ибо для них недосягаема. В этом отношении трудно найти нравственное учение, более непосредственно утилитарное и неидеальное, отрицающее всё "непрактичное", чем учение графа Л.Толстого, который даже и задачи-то науки и искусства признает лишь, поскольку они могут быть полезны для человека, o6лeгчaть ему тяготы жизни. Куда уже тут до какой-либо мысли о чем-либо трансцендентном, чуждом практической осуществимости!!! Этой последней мысли в учении графа Л.Толстого никто, конечно, и не ищет и не найдет, сколькими бы священными текстами изложение этого учения ни было лицемерно изукрашено и затемнено...

Но гораздо более сложное явление, менее ясное по своему отношению к трансцендентному и неутилитарному элементу религиозной идеи, представляет нам теократическая проповедь Вл.Соловьёва за последние годы. Г.Соловьёв -- человек, по-видимому, глубоко и искренно-религиозный. Он не "исправляет" евангелия, очищая его от ненужных, с точки зрения практической нравственности и пользы, метафизических, мистических, чудесных, трансцендентных элементов. Он признаёт и догмат, и таинство, и чудо, и искупление, и спасение, и обряд, и молитву; он много глубокого и превосходного сказал уже об этих предметах {Например, в "Духовных основах жизни". }. Но рядом с этим он считает возможным утверждать, что сущность религии состоит исключительно в том, чтобы быть "нормою действительности", осуществляемой собственною нравственною деятельностью человека на земле, поскольку эта деятельность служит "нравственно-социальному" прогрессу, водворению в земных отношениях, учреждениях и формах -- "царствия Божия на земле".