Реликвии тамплиеров

— Ладно, скоро увидимся, — сказал я ему, помогая перелезть через борт, а он лишь кивнул в ответ, думая уже о болтающемся веревочном трапе и ожидающих его книгах. Я чувствовал, что, вероятно, так и будет, а когда он с трудом выпрямился на раскачивающемся рыбачьем суденышке, к явному неудовольствию рыбаков, и помахал рукой вслед «Кормарану», я уже твердо знал: раз Адрик обещал встретиться снова — значит, мы встретимся.

В последующие дни нам с Анной почти не удавалось остаться наедине, так что пришлось ограничиваться случайной лаской на ходу и поцелуем на бегу, между которыми тянулись долгие промежутки времени, когда за бортом уходили назад синие воды, миля за милей. Хотя мы знали, что рано пли поздно ей придется высадиться в Венеции, и это немного омрачало наши отношения, нам все же, как мне кажется, удалось отвлечься, поскольку нас очень скоро ожидало нечто совсем другое — и гораздо менее приятное, — о чем все теперь только и думали. Но однажды ночью Анна разбудила меня от глубокого сна и потащила за собой, лавируя между спящими, в свое убежище в трюме. И мы провели там, во мраке, целый час в мучительных наслаждениях, болезненно чувствительные к каждому соприкосновению пальцев, к каждому касанию горячих тел, сохраняя полное молчание, как мертвые. Это была пытка, но пытка изысканная. Каким-то чудом нас никто не заметил, а после мы сидели на палубе и смотрели на звезды. Голова Анны лежала у меня на плече, и она чертила ногтем круги по моей ладони. Я слышал, как она вздыхает, а потом она повернулась и тихо сказала на ухо:

— Я ведь никогда не рассказывала, как мне жилось в норвежской земле, да?

— Ты не закончила свою историю или, вернее, нас прервали, — ответил я. Казалось, это было сто лет назад.

— Я тебе рассказала, что меня заперли, так? — Я кивнул. — Взаперти меня продержали целых два года. Два бесконечных года в простой белой келье, а в окне не было стекла.

— И ты… Это же, наверное, показалось тебе вечностью! — воскликнул я, беря ее за руку.

— А я была совсем еще ребенком, во всяком случае, вначале.

— И как ты… как тебе удалось справиться? — осторожно спросил я.

— Там был один добрый священник, отец Яго, — ответила она. — Очень славный человек для франка, даже по моим меркам. Он вовсе не пытался вбить мне в башку свои взгляды и доктрины. Вместо этого покупал цветы, чтобы поставить на подоконнике, и нашел мои вещи — они валялись где-то в подвалах, — так что я смогла повесить на стены свои гобелены. И еще он покупал мне книги. Он был поражен, просто сражен тем, что женщина умеет читать, и мы проводили вместе целые часы. Он дал мне надежду.

— Значит, ты была не так уж одинока?

— Я никогда не чувствовала одиночества. Яго читал вместе со мной — Вергилия, Аристотеля, даже Блаженного Августина, — и я чувствовала себя словно дома. На окно прилетали пчелы, чтобы снять нектар с моих цветов, и я жалела их, потому что они никогда не пробовали розмарин или лаванду из наших дворцовых садов. Память порой играет с тобой жестокие игры.

— Ужасные игры, — подтвердил я.

— Петрок, могу я тебе кое-что рассказать?

Я рассеянно кивнул, глядя вверх на мирно поблескивающий Млечный Путь.

— Ты помнишь, когда мы в первый раз… там, в Бордо?

Я снова кивнул и поцеловал ее ладонь.

— Это был не первый раз. Для меня, — сказала она, и я выронил ее руку.

— Неужели? — спросил я удивленно.

— Нет. Тебя это шокирует?

Я помолчал, обдумывая ответ. Потом снова взял ее руку.

— У меня нет никаких прав, и ничто не может меня шокировать, — наконец произнес я. — Самый большой шок я испытал, когда понял, что ты меня хочешь. Не мне тебя судить, Анна, да и никогда я тебя не судил.

— Это неправда! — Она протестующе подняла руку. — В тот день, после Бордо, ты вел себя так, словно я Иродиада и Саломея [65]в одном лице.

— Нет, ничего подобного! — Я яростно замотал головой. — Все дело в крови! Меня выворачивало наизнанку от того, что я наделал. А у тебя была кровь на руках — все руки в крови. А я уже не мог ее видеть. Вот и все, Анна, клянусь тебе!

— А я подумала, что вызываю у тебя отвращение своим видом и своими поступками. Нет, послушай! В Тронхейме мне было так одиноко, что я взяла одного из своих стражников себе в любовники. Он был совсем мальчик — огромный, светловолосый, из крестьян, — а я была еще девушкой. У нас это случилось всего два раза, но он стал похваляться своим приятелям, у них вышла драка, и он потерял руку. Весь замок узнал об этом. И меня засадили в келью, Пэтч. Они бы и пыткам меня подвергли, если бы не моя императорская кровь. — Она буквально выплюнула последние слова с глубочайшим отвращением. — Потом решили, что меня надо сжечь на костре. Они бы так и сделали, но отец Яго, мой священник, меня спас. Вот так я и оказалась в Гренландии.

— А что этот стражник?

— Ох, думаю, его убили. — В ее голосе звучала насмешка, но за ней скрывалась боль.