Реликвия

В этот сладкий миг уродливые часы в виде лунного лика, которые, притаившись между двух пустых ваз на столике красного дерева, уже давно следили за мной со своего постамента, вдруг забили: десять гнусных, насмешливых, медленных ударов!

Господи Иисусе! Время воскресного чаепития у тетушки! Позабыв от страха открыть зонтик, я бежал, едва переводя дух, по темным, бесконечно длинным переулкам, поднимавшимся к Кампо-де-Сант'Ана. Ворвавшись в дом, я даже не переменил забрызганных грязью башмаков и устремился прямо в гостиную. Из глубины ее, с парчовой софы, на меня смотрели черные тетушкины очки; они целились прямо в меня, готовые выстрелить в упор. Я пролепетал:

— Тетечка…

Но она уже кричала, иссиня-бледная от ярости, потрясая кулаками:

— Я разврата не потерплю! Кто живет у меня, должен быть на месте в назначенное время! Нет, пока я жива, здесь распутства не будет! А не нравится — вон из дома!

Под оглушительным шквалом гнева сеньоры доны Патросинио падре Пиньейро и нотариус Жустино ошеломленно поникли. Доктор Маргариде, словно в поисках меры для правильной оценки моей вины, вытащил из кармана свои массивные золотые часы. И только добряк Казимиро как священнослужитель и духовный отец мягко, но внушительно проговорил:

— Дона Патросинио права, вполне права, заботясь о порядке в доме… Но, быть может, наш Теодорико просто немного задержался у Мартиньо, увлекшись беседой о науках, об ученых книгах…

Я горько вскричал:

— Какое там, падре Казимиро! Я даже и не был у Мартиньо! Хотите знать, где я был? В монастыре Благовещения. Я встретил одного нашего студента; он зашел туда за своей сестрой, которая проводила воскресенье у настоятельницы, их тетки. Мы стояли во дворе и ждали его сестру; она скоро выходит замуж; приятель рассказывал мне про ее жениха, и как она влюблена, и какое приданое… Я изнемогал, но удрать было невозможно: это племянник барона де Алкошнел… А он знай свое: сестра, любовь, письма…

Тетя Патросинио так и взвилась:

— Хорош разговор! Какая гнусность! Непристойные речи во дворе божьей обители! Молчи, нечестивец, хоть бы постыдился!.. И заруби на носу: если еще раз явишься после десяти, не смей переступать моего порога. Ночуй на улице, как собака.

Тут доктор Маргариде простер умиротворяющую руку.

— Теперь все ясно! Наш Теодорико, конечно, поступил опрометчиво; но место, где он был, выше подозрений. Я знаю барона де Алкошнел. Весьма почтенный человек, из состоятельнейших граждан Алентежо… Возможно, один из самых богатых помещиков в Португалии. Вероятно, самый богатый!.. Таких крупных землевладельцев не найдешь даже за границей. Куда там!.. Одних свиней сколько! Какие плантации пробкового дуба! На сотни тысяч! На миллионы!

Он привстал; в его звучном голосе громыхали горы золота. А добрый падре Казимиро успокоительно шептал:

— Налей себе чайку, Теодорико, выпей чайку. Пойми, тетечка заботится о твоем же благе.

Дрожащей рукой я придвинул к себе чашку и, потерянно размешивая сахар, думал о том, что надо навсегда уйти от старой карги! Она так унизила меня перед лицом правосудия и церкви, не пощадив моей черной бороды!

Но по воскресеньям чай подавался на серебре командора Г. Годиньо. Сервиз — массивный, блестящий — стоял у всех на виду; вот вместительный чайник с носиком в виде утиного клюва, сахарница с ручкой, изображавшей разъяренную кобру; хорошенькая подставка для зубочисток в виде ослика, бегущего рысью с двумя вьюками на спине… всем этим владеет тетечка! Она так богата! Надо быть послушным, надо во всем угождать тетечке!..

Поэтому вечером, когда она вошла в молельню, чтобы шептать молитвы и перебирать четки, я был уже там: простертый ниц, громко причитая, я бил себя кулаками в грудь и взывал к золотому Иисусу о прощении за то, что обидел тетечку.

Наконец наступил день, когда я вернулся в Лиссабон с докторским дипломом в футляре в виде трубки. Тетушка долго и почтительно его рассматривала, упиваясь духом святости, исходившим от начертанных по-латыни строк, от нарядных красных тесемок, от печати, покоившейся в специальном медальоне.

— Хорошо, — сказала она. — Вот ты и доктор. Этим ты обязан господу богу, не будь же неблагодарным…

Я сейчас же, с футляром в руке, побежал в молельню благодарить золотого Христа за звание бакалавра.

На следующее утро, когда я подстригал перед зеркалом бороду, падре Казимиро вошел ко мне в комнату, улыбаясь и потирая руки.

— Я пришел к вам с радостной вестью, сеньор доктор Теодорико…

И, по своему обыкновению, ласково похлопав меня по спине, почтенный духовник сообщил, что тетушка мною довольна и решила подарить мне лошадь, чтобы я мог совершать приличные моему званию верховые прогулки по Лиссабону.

— Лошадь! Ах, падре Казимиро!

Лошадь. Мало того: не желая, чтобы ее племянник, бородатый, ученый человек, терпел унижение, не имея мелочи на пожертвования во имя пречистой девы до Розарио, тетушка намерена выдавать мне ежемесячно по три золотых!