Рельсы… Рельсы

— Вышли мы на прогалину, где травы той было в избытке. Лунного света было в достатке, и снег не шёл. Мы собирались уж уходить, как вдруг поднялся ветер — странный, будто шепчет кто. И начал он снежную крошку с земли поднимать. И стало так промозгло… за всю мою жизнь мне не было так холодно. Вдруг что-то как затрещит, с дуба ветки посыпались. У меня со страху подкосились ноги, и я упала в куст на краю прогалины. Гляжу через ветки и вижу, как на дереве Филин сидит ростом с человека. Глаза, как фонари, желтым светом по земле ползают, из клюва раскрытого длиннющий язык змеиный вылезает, — Волков заметил, как наполняются глаза девушки слезами, при этом издевательская ухмылка не покидала её лица, — Настя сестру за руку тащит, в снегу запинается. А Филин им вдогонку голосом человечьим кричит, по ветвям скачет, дерево щепами выдирает. Недалеко подруги мои ушли, на Настю из-за куста волк выскочил, здоровущий. В снегу валяет, одежду рвёт. Она кричала, умоляла, чтобы сестру отпустили. Сестрёнка её к дубу попятилась, средь корней притихла, сидит, рыдает. Волк меж тем Настю передними лапами схватил, на задних, как человек, держится и в горло клыками до хруста. Алёнка очнулась, побежать хотела, но тут из-за дуба Медведь вышел, тоже на двух ногах. Страшный, облезлый, с мордой исполосованной, он за волосы её лапами схватил, и трепать начал, как куклу. Она помахал ручками своими, помотала головкой и обмякла, лица из-за крови не видать. Вдруг чувствую, земля подо мной трясётся, как от шагов гигантских. И на плечо что-то тёплое и вязкое капает… Голову подняла, а надо мной человек шестиметровый с оленьей головой. Глазами жёлтыми на меня смотрит, слюной исходит и блеет по козлиному. Громко так, что слушать больно. Так больно, что слёзы у меня кровавые пошли и со рта пена. Дальше ничего не помню. Очнулась в пуще где-то. Сначала думала, что ослепла, но нет… просто кровь на глазах ссохлась. Косу мою, да вы сами взгляните.

Девушка сняла платок и оголила неровно оборванные на затылке пряди.

— Ты говорила, что этот хозяин тебя как-то пометил.

— Да, вот, — на глазах у изумлённого Волкова, Василиса встала со стула и оголила верхнюю часть спины. Свежие шрамы образовывали круг с примитивным рисунком оленьей головы в центре.

— Мне… жаль. Я найду того, кто сделал всё это.

— Глупый, глупый комиссар. Я уже рассказала, кто это. И наказания он не заслуживает. Это меня наказать надобно.

— Молчи. Я никому не позволю причинить тебе вред боле. Будь он хоть сатаной, я предам его суду. Мне… пора. Нужно закончить с делами. Отдыхай и слушайся отца, — Волков поднялся со стула и прошёл к двери.

— Волков! — прозвучало ему вслед, — ты ошибся, я уже не ребёнок. Восемнадцать в прошлом году исполнилось. Заглядывай почаще. Я буду ждать.

Приёмная железнодорожной станции была полна людьми. Недовольные работники бойко обсуждали возможные причины, по которым их всех могли вызвать в один час. Многие уже были в курсе о приезжем комиссаре. Женщины обсуждали его стать, возможный возраст и достаток. Мужики опасались увольнений, штрафов и репрессий. Все понимали, что это как-то связано с недавним арестом коменданта, нападением на поезда и особенно беспокойным видом начальника станции. Он, кстати, был здесь же, бегая от одного конца коридора в другой и всякий раз прося людей быть потише и поаккуратней в словах.

Ровно в десять коридор наполнился эхом гулких строевых шагов. При виде грозного комиссара толпа тут же замолкла. Волков подошёл к двери кабинета и привесил на выступающий гвоздь лист бумаги.

— Все присутствующие, согласно этому списку, по очереди должны заходить ко мне в кабинет на дознание. Не беспокойтесь, товарищи, это стандартная процедура следствия. Через минуту можете заходить.

Стоило двери за его спиной закрыться, толпа вновь оживилась, обсуждая, кого стоило послать первым. Заняв своё место за столом, комиссар поправил фуражку, приготовил документы и личные дела под запись, достал письменные принадлежности.

Дверь отворилась, и в неё почти влетел худощавый мужчина в толстых круглых очках. Казалось, что его впихнули в кабинет насильно.

— Здр… здравствуйте.

— Присаживаетесь. Ваше имя, фамилия, отчество?

— Митрофанов Сергей Лукич.

— Год рождения?

— Тысяча восемьсот девяностый год, пятое августа.

— Место рождения?

— Так ведь здесь. Ухабинск.

— Занимаемая должность?

— Я т-телеграфист.

— Вы единственный телеграфист на станции?

— Моего к-коллегу уволили ок-коло полугода назад по причине п-пьянства. Никого на замену не нашли.

— Где учились?

— В Питерском университете радиосвязи.

— Почему же не остались там? Разве ваша профессия не востребована?

— Я человек с-семейный. Все мои родичи жили здесь, похоронены тут же. Не могу же я бросить жену, детей, — при словах о семьи мужчина погрустнел.

— Ясно. Воевали?

— Нет. По состоянию здоровья не прошёл. В д-детстве переболел корью. Б-были осложнения, попал на стол к х-хирургу. После этого не б-боец.

— Как относитесь к партии?

— П-положительно, конечно, что за в-вопрос? — Телеграфист поерзал на стуле.

— Но вы в ней не состоите.