Рельсы

Там, где на особенно мощные слои отложений влияет дрейф континентов, которые медленно ворочаются под поверхностью земли, выдавливая друг друга с привычных мест, как двое спящих выталкивают друг друга во сне из-под одного одеяла, осадочную породу выпучивает наверх, и она образует на поверхности рельсоморья рифы, полные сальважирских сокровищ. А еще там, внизу, есть тоннели. Вроде тех, по которым могут ходить поезда. Ты знаешь.

Ученые хотят выяснить, что это было такое. Сальважирам это интересно лишь в тех случаях, когда знание помогает выгодно продавать утиль. Люди, которые его покупают, хотят знать, чем были эти вещи, чтобы как-то использовать их в настоящем. Хотя они в любом случае найдут им применение. Если понадобится, то возьмут любой восстановленный предмет и будут забивать им гвозди, а назовут молотком.

— Разве это плохо? — не понял Шэм.

— Плохо?

Нет, не плохо. Но и не хорошо. В том, что касается утиля, все сходятся лишь в одном. Что бы ты с ним ни делал — достаешь ли ты его из-под земли, продаешь ли публике, покупаешь ли, изучаешь ли, используешь ли его, чтобы дать кому-то взятку, украшаешь ли им свою одежду, или ищешь его, он притягивает. Как фольга притягивает сорок.

Сальважиров никто не заставляет одеваться так, как они одеты. Они сами хотят. Это их павлиньи перья. В защиту утиля можно всегда сказать, по крайней мере, одно. Выглядит он круто.

А в остальном — кому какое дело?

Всем наплевать. Представь, что ты сальважир, или даже пара сальважиров, которым надоело делать то, что они делают. И, может, у них уже есть на примете другая работенка. Тогда им достаточно просто понять, что им больше не по душе то, что раньше казалось по душе. Для следующего шага этого довольно.

— Остается один вопрос, — сказала Кальдера. — Это… — она встряхнула флатографией, — то, что ты хочешь? Копаться в древних отбросах? Быть может, на свете найдется кое-что получше этого. А может, просто что-нибудь другое. Подумай. У тебя есть еще пара часов.

— А что потом? — спросил Шэм. — Через пару часов?

— Потом мы уезжаем. Тебе надо решить, едешь ты с нами или нет.

Глава 40

Откуда ни возьмись прямо на плечо Шэма упала Дэйби. Кальдера подпрыгнула. Шэм даже не поглядел на зверушку, которая стрекотала и фыркала прямо ему в ухо.

— Ключ, который ты оставила, — сказал он.

— Для сиделок, — ответила Кальдера. Она шла к дому. — Они хорошие люди. Мы долго выбирали. Деньги есть. Папу Биро заберут в санаторий. — Она закрыла глаза. — Потому что нам надо сделать дело. Вот.

— Но вы даже не знаете, куда они поехали!

— Биро знал, — сказала она. — С памятью у него беда, но это он так никому и не выдал. У нас его машина. В ней все секреты. Плюс то, что ты нам говорил.

Шроаки метались из одной забитой утилем комнаты в другую, где вместо потолка было небо и воздух вместо части стен, потом в третью, наполненную тиканьем часовых механизмов, гудением дизелей и инструментами. Они собирали вещи, сгружали их на тачки, выстраивали по линейке в кухне. Вытаскивали из шкафов одежду, растягивали ее, пробуя на прочность, проверяли на ощупь толщину и теплоту, нюхали, не завелась ли плесень.

— Но погодите, — недоумевал Шэм. — Я слышал, ходят слухи, что вы едете в Паровозодень. Это же еще не скоро!

— Значит, сработало, — сказал Деро.

— Паровозодень, — объяснила Кальдера, — это когда мы сказали, что поедем. Пустили слух, чтобы выиграть немного времени и убраться отсюда раньше, чем кто-нибудь очухается и кинется за нами в погоню.

— В погоню?.. — переспросил Шэм. — То есть ты правда думаешь?..

— Вне всяких сомнений, — сказал Деро.

— Да, — сказала Кальдера. — В погоню. Слишком много слухов ходит о том, что искали наши мама с папой. — И она потерла большим пальцем об указательный жестом, означающим деньги.

— Ты же говорила, что не в них дело, — сказал Шэм.

— Не в них. Но слухам не прикажешь. Так что… — Она прижала палец к губам.

Мысли Шэма неслись, мозги крутились, словно колеса поезда на полном ходу.

— Почему вы хотите ехать? — спросил он.

— А ты разве нет? — сказала Кальдера.

— Я не знаю! — Исследовать. Находить новое. В таком духе. — А как же мои… моя семья? — сказал Шэм, потом задумался. Погодите-ка. Разве Воам и Трууз будут переживать, если он сейчас поедет со Шроаками?

Да, будут. Но они будут переживать и тогда, когда он, став очень плохим врачом, годами будет безрадостно тянуть свою лямку.

— Я думаю, — произнес он медленно, действительно стараясь думать, — что они желали мне добра, возможно, даже хотели, чтобы я обзавелся собственной философией.

— Я думал, философия только для капитанов, — сказал Деро.

— Доктора, бывает, тоже становятся капитанами. Хотя я не уверен, что они загадывали так далеко. — Зато Трууз и Воам хорошо знали одно — ему надо найти свое дело в жизни, заполнить пустоту в душе, — ради этого они отправили его на рельсы, подумал он, и его сердце сжалось в тоске о них.