Рембрандт

Письмо было от дяди малыша. В письме этот человек несколько раз повторял, что как дядя Титуса он вправе требовать, чтобы его держали в курсе дел. Словом, фрисландские Эйленбюрхи беспокоились о мальчике, а ведь это была просто наглость со стороны людей, которые столько времени не вспоминали о нем, не постеснялись оставить беспомощного ребенка на попечении сумасшедшей, ни разу не попытались утешить вдовца и помочь ему привести дом в порядок, даже не приехали возложить венок на могилу несчастной покойницы. Пока что, насколько могла понять Хендрикье из туманных фраз, Эйленбюрхи хотели знать, сколько денег лежит в банке для Титуса и уцелеют ли они до того времени, когда мальчик подрастет и сможет потребовать их. Они высказывали опасение, как бы деньги не ушли «на нелепые спекуляции с картинами» или на «приобретение древностей и прочие бесполезные излишества». Не пытаются ли они, упоминая об излишествах, упрекнуть Рембрандта в том, что он покупает ей платья и украшения? Да она лучше будет ходить в отрепьях, чем наряжаться за счет Титуса, и надеется, что Рембрандт так им и ответит. Нет, вся эта история — просто злобная выходка; Эйленбюрхи решили досадить ему — до них, видимо, наконец дошла весть о том, что он сделал своей фактической женой простую служанку. Не могут же они в самом деле предполагать, что у него наступили серьезные денежные затруднения! При его-то имени, коллекции и доме…

А теперь бедняжка Титус — что это на нее нашло? Как она могла оставить его одного? — звал ее из передней.

— Сейчас, сейчас, милый, — откликнулась Хендрикье.

У Титуса, как всегда, вид был нарядный — тут уж Хендрикье ничего не могла с собой поделать. Даже сегодня, когда он не шел гулять, она нарядила его в алый бархат просто так, ради собственного удовольствия. А раз в неделю, невзирая даже на плохую погоду, она обязательно мыла его шелковистую огненную головку. Что бы ни говорили там во Фрисландии, ни один принц при всей его августейшей родне не выглядит таким свежим и красивым, как Титус… Возмутительные фразы из проклятого письма продолжали лезть ей в голову. Да есть ли в них хоть капля правды? Разве можно сказать о Рембрандте, как когда-то говорили соседи о ее бедном отце в перерывах между походами, что он живет не по средствам? Ему самому ничего не нужно, кроме хлеба, рыбы и амстердамского пива, но, возвращаясь домой, он всегда приносит что-нибудь ей и Титусу, а когда ожидаются гости, сам отправляется на рынок и весело покупает все, что нужно для пира — молочного поросенка, пудинг с изюмом, лучшее французское вино. Но чтобы он тратил деньги, принадлежащие его малышу, на разные излишества, перчатки, ожерелья или даже на картины — нет, этому она не верит. Дядя Титуса просто не знает Рембрандта, если он мог вообразить что-нибудь подобное.

Когда Рембрандт наконец вернулся — он пришел полчаса спустя и держал себя так, словно для него в порядке вещей уходить из дому, оставляя все в хаотическом состоянии, — Хендрикье не смогла ни протянуть ему руку, ни подставить лицо для поцелуя.

— Твои ученики подняли наверху ужасный шум и беготню, — сказала она.

— Неужели? Ну что ж, они теряют не мое, а свое время.

— Где же ты все-таки был? — не удержавшись, спросила она.

— Да. Где же ты все-таки был? — подхватил Титус.

И хотя голосок его, подражая ее жалобному тону, прозвучал пискливо и комично, Хендрикье не нашла в себе сил улыбнуться.

— В банке.

— В банке? Ты хочешь сказать, что брал деньги?

Это у Хендрикье тоже вырвалось непроизвольно.

— Нет, мне пришлось пойти туда, чтобы кое-что выяснить. Письмо, которое ты принесла утром, — от родных Саскии… Они хотят знать, сколько у меня осталось денег: согласно завещанию определенная доля капитала должна остаться нетронутой для Титуса, и я не мог ответить им, не выяснив, сколько у меня на счете.

— Разве ты этого не знал? — изумилась Хендрикье.

Даже ее отец, которого семья считала просто беспомощным во всем, что касалось денег, всегда знал, сколько лежит у него в деревянном ящике под кроватью.

— Нет, точно не знал, — ответил он, играя хвостом змея, которого смастерил для Титуса Карел Фабрициус. — Там не совсем столько, сколько я предполагал, но думаю, что достаточно.

— Достаточно для чего?

— О боже мой, да не задавай ты ненужных вопросов! — Рембрандт обошел Титуса и потрепал Хендрикье по плечу. — Мне это слишком трудно объяснить — я удивляюсь, как сам-то разобрался. Если ты спрашиваешь, достаточно ли там денег, чтобы обеспечить Титусу долю, завещанную ему матерью, то нет, недостаточно. Но конторщик в банке сказал мне, что Эйленбюрхи просто сумасшедшие, если беспокоятся об этом. То, что лежит в банке, — пустяки в сравнении со стоимостью дома и коллекции: за счет этого можно легко покрыть недостачу в наличных, и еще останется.

Это объяснение показалось Хендрикье простым и успокоительным, но, вероятно, лишь потому, что ее крестьянская ограниченность не позволила ей схватить суть дела во всей его сложности.

— Да, один твой дом уже целое состояние, — поддакнула она.