Рембрандт

Свет свечи, падавший перед Тюльпом на лестницу, выхватил из темноты Титуса, сидевшего на нижней ступеньке, озарил бледное поднятое вверх лицо, зажег огненные кудри.

— Отец еще работает доктор? — спросил он не вставая.

— Да. По-моему, работает. — Доктор еще не начал спускаться по лестнице, а вдогонку уже понесся скрип — Рембрандт снова взялся за шлифовку. — А что? Надеюсь, ты не собираешься дожидаться его?

Врач поставил свечу на пол и сел рядом с одиноким мальчиком, по-дружески обняв его хрупкие плечи.

— Не знаю. Иногда я сижу до тех пор, пока он не кончит, и мы выпиваем с ним на ночь по кружке пива. Но сегодня за ужином мне показалось, что он не в настроении. Как вы думаете, я не ошибся?

— Я думаю, что тебе надо лечь в постель и хорошенько выспаться.

— Да мне вовсе не хочется спать.

Припухшие веки и устало опущенные губы, красивые, но почти бескровные, явственно опровергали это утверждение.

— Хочется или нет, а в постель ты пойдешь. И я скажу тебе, что ты должен сделать еще: ты поедешь и Эймонд навестить Яна и Грету. Они хотят, чтобы ты с Хендрикье и Корнелией пожил у них с месяц, пока здесь не закончится переселение.

На секунду прелестное лицо мальчика осветилось — он представил себе деревню, сады, племенной скот, плодовые деревья, но эти детские мечты были тут же отброшены, и черты Титуса опять приняли не по годам взрослое выражение.

— А как же отец? Его не пригласили?

— Разумеется, пригласили. Я только что говорил с ним, но он не желает участвовать в поездке и останется здесь, хотя согласен отпустить вас. А ты ведь знаешь, как нужен Хендрикье отдых.

— Но она ни за что не поедет без него, даже если будет ненужна ему.

— Ну а ты? Разве ты не можешь поехать, если даже остальные останутся? Вид у тебя такой, что отдых тебе не помешает.

— Какой это будет отдых! Хендрикье не оставит его, а я не могу оставить Хендрикье, да и отца тоже. В деревне мне будет недоставать Корнелии, а Хендрикье и отцу — меня. Не знаю, замечают они это или нет, но я им помогаю. Я научился всему, что надо — торговаться на рынке, стирать белье и даже чистить трубы. Я им очень помогаю.

— Не сомневаюсь.

— Словом, сами видите: мне ехать нельзя, хоть и хочется. Да и никому из нас нельзя, пока отец остается здесь. А судя по тому, как идут сейчас дела в мастерской, он останется тут до последней минуты. Я так и представляю, как из-под него вытащат табурет, а он все еще будет писать и не бросит до тех пор, пока не унесут мольберт, — закончил Титус с приглушенным серебристым смехом, совсем как у Саскии, и смех этот в черном тихом доме прозвучал особенно неестественно.

Доктор тоже рассмеялся, хотя нашел отнюдь не смешной картину, которую нарисовал ему мальчик.

— Но довольно вам тратить на меня время, доктор. Даже когда мы полуночничаем, остальные люди должны ложиться спать в положенное время. Значит, вы думаете, он не хочет, чтобы я дожидался его?

— Я думаю, что тебе пора в постель.

— Хорошо. Иду.

Титус поднялся, взял свечу и проводил доктора по сверкающим плитам приемной.

— Еще раз благодарю за любезное приглашение, — сказал он. — Я напишу Грете и Яну — я ведь, помимо всего прочего, отличный секретарь. Да, чуть не забыл! Хендрикье просила передать вам самый горячий привет.

Мальчик распахнул массивную дверь и с минуту постоял на пороге, вглядываясь в темную благоуханную ночь, словно он был удивлен, что улица осталась на старом месте, и лишь наполовину верил, что за стенами дома существует иной, еще не разрушенный мир.

— Привет вашей супруге, доктор. Как всегда, счастлив был видеть вас. Спасибо за визит и за все. Спокойной ночи!

* * *

Теперь, когда вступила в действие неумолимая процедура объявления несостоятельным должником, когда двери здания, бывшего его домом, закрылись для него, а все, что он раньше называл своим — краски, мольберт, манекен, несколько рулонов холста и часть гардероба, достаточная для того, чтобы человек прилично выглядел, — было переправлено в гостиницу «Корона», первое, что почувствовал Рембрандт, было облегчение. Освободиться от собственности значило освободиться от бремени: теперь его измученная и больная голова сможет не думать о многих и многих вещах.