Рембрандт

— Спасибо вам, господин ван Хадде, — ответил Рембрандт и, тут же сообразив, что недоверчивость помешала ему высказать свою признательность с должной теплотой, добавил: — Спасибо на добром слове — в последнее время меня этим не баловали.

— Итак, мы надеемся, что вы подумаете о нашем заказе.

— Думать надо не мне, а вам, господин ван Хадде. Не могу сказать, что мои прошлые заказчики всегда оставались довольны мною. То, что я сделал для Баннинга Кока — упокой, господи, душу его! — испортило кое-кому немало крови: «Урок анатомии доктора Деймана» не произвел особенного впечатления; а моя последняя картина, написанная для ратуши, и вовсе не будет вывешена.

— Не будет вывешена? — переспросил посетитель, покачав головой, поджав мягкие розовые губы и прищелкнув языком. — Но ведь другие-то ужасны — я имею в виду картины, которые там уже висят. Они, простите на грубом слове, такие утрированные, такие фальшивые! Боже мой, да бедный Сегерс перевернулся бы в гробу, если б увидел их!

Эти слова, произнесенные спокойным тенорком и без всякой злобы, разом ослабили напряжение Рембрандта. У него было сейчас такое чувство, словно источник жизни, таящийся в нем и с давних пор скованный ледяным покровом, нежданно вырвался на свободу, освежающим бальзамом разлившись по его изможденному телу и наполнив слезами его больные глаза.

— Я пишу не так. Я пишу то, что вижу, а не то, что людям хочется видеть.

— Знаю, дорогой мой друг, знаю, — ван Хадде вновь протянул маленькую розовую руку и непринужденно, как ребенок, потрепал художника по руке. — Вот почему мои сотоварищи согласились со мной, что мы должны заполучить именно вас. А теперь, — он вынул из кармана листок бумаги и, развернув его, разложил на колене, — посмотрим то, что я ранее назвал «оговорками».

Затем ван Хадде вытащил из того же кармана огрызок карандаша, который зажал между большим и указательным пальцами.

— Прежде всего обдумаем, какого рода картину угодно получить членам нашего совета, — начал он. — У нас старинная гильдия, господин ван Рейн, и все мы пятеро сознаем, что любая картина, украшающая зал гильдии, должна быть, скажем прямо, несколько старомодной. Новшества, которые вы внесли и — я уверен в этом — вполне обоснованно в картину для ратуши, весьма интересны, но нам они не подойдут: здесь особый случай. Где бы ни стоял зритель — в отдалении или вблизи, — стол должен выглядеть столом, счетная книга счетной книгой, денежный мешок денежным мешком. Я ни минуты не сомневаюсь, что вы сумеете сделать то, что нам требуется: это доказывает любая из ваших картин. Вопрос в другом — захотите ли вы так сделать: Вот об этом нам лучше договориться заранее.

Рембрандту следовало бы поставить собеседника на место, втолковать ему, что трактовка сюжета — неотъемлемое право художника, но он продолжал вежливо слушать, сам не понимая, что его сдерживает. Он, наверно, слишком устал и телом и душой, чтобы отстаивать свои права. Может быть, маленький казначей не видел ничего нелепого в своем требовании и сам пришел бы в ужас, если бы заметил, что переходит границы. А вероятнее всего художник молчал потому, что свежее бесхитростное лицо, на которое он смотрел, исключало всякое буйство фантазии и могло быть написано лишь честно и правдиво.

— Я готов обещать вам, что точно изображу предметы и добьюсь полного сходства портретов с оригиналами, причем все это будет разработано до мельчайших деталей, — ответил наконец он.

— Вот и прекрасно! — с неподдельным удовлетворением воскликнул посетитель и, вычеркнув огрызком карандаша первый пункт своего списка, улыбнулся открыто и радостно. — Теперь о том, что, по нашему мнению, нужно выразить в картине, если такие вещи вообще можно выразить. Вы должны показать не присущее нам чувство достоинства, а нашу честность. Наша честность, которая никогда не ставилась под сомнение, — вот единственное хорошее, что есть в нас пятерых. Мы проверяем, сортируем и штемпелюем каждую штуку ткани, сходящую со станков в нашем городе, и мы никогда — для вас это мелочь, а для нас все! — не пропустили в продажу ни ярда сукна с изъяном. Мы не ждем, что вы напишете нас красивыми, умными или аристократичными. Честными и добросовестными — вот какими мы были, исполняя свои обязанности, такими останемся до смерти и такими же хотим выглядеть, когда картина будет висеть в гильдии суконщиков.

Рембрандт только кивнул в ответ. Он пытался представить себе эту группу, пятерых человек, которые могут сказать о себе, что их не коснулась ползучая развращенность века, что, делая свое дело, они никогда не лгали ни себе, ни друг другу, ни покупателям. Да, такими он их и представит.

Посетитель тоже кивнул и сделал еще одну пометку в списке.