Рембрандт

А когда Титус с Магдаленой сели, наконец, под свадебный балдахин и торжественная трапеза началась — вот тут-то молодые художники и обе девушки, их помощницы, окончательно сорвались с цепи. Никто никогда еще не видел Аарта де Гельдера таким безудержно веселым. Подпрыгивая на стуле, он пел свадебные песенки, которые заставляли дам делать вид, будто они страшно шокированы, хотя в действительности, прячась за свои веера и бокалы, они хохотали еще громче мужчин. Зато музыканты неизменно играли самые безобидные мелодии. Перекрывая гул человеческих голосов, скрипки визжали, басы рокотали и пронзительные флейты громко дудели то «Король шведский», то «Жил-был некогда младенец», то «Стоит липа в долине» и многие другие такие же песенки.

Корнелия, с ярко разрумянившимися щечками, сидела среди подружек, всячески старавшихся рассмешить ее. Никогда в жизни ей еще не приходилось участвовать в таких торжествах. Легкомысленная болтовня, песни и вино сбили ее с толку. И как могут все эти девушки и женщины хихикать и смеяться, слушая вольные песенки де Гельдера, если она сгорает от стыда? Удивляло ее и то, что Титус, ее добропорядочный и чопорный братец Титус, отзывался смехом на непристойные шутки, которыми мужчины перебрасывались за столом. Корнелия оглянулась вокруг: всюду — одни багровые, хохочущие лица. Время от времени она бросала взгляд в самый конец стола. Там, среди дальней родни и второстепенных гостей, сидел Рембрандт — погруженный в себя, с загадочной улыбкой, приоткрывавшей беззубый рот. Он не пожелал сесть против родителей невесты, где для него приготовлено было высокое, украшенное венком кресло. Его умоляли, настаивали, но так ничего и не могли с ним поделать. Не объяснив, почему он отказывается, он упорно стоял на своем: сидеть он будет там, где ему нравится. Его снова и снова упрашивали, пока он, заикаясь, не начал браниться. Вздохнув, Титус предоставил Рембрандта самому себе. И вот, важный и умиротворенный, зажав в руке большой винный бокал, он сидит в кругу незнакомых ему людей, точно господский слуга или какой-нибудь дальний родственник жениха или невесты, и не отвечает ни на один вопрос, с которым к нему обращаются. Сам он даже, может быть, и не понимал своего положения. Изредка ом взглядывал на почетные места за столом, где под свадебным балдахином восседали Титус и Магдалена; глаза его скользили по стенам, увитым зеленым барвинком и серебристой листвой. Потом он подолгу сидел неподвижно, будто что-то медленно и мучительно вспоминал, пока ему снова не предлагали каких-нибудь яств, на которые он жадно набрасывался, и вина, которое он пил стаканами.

Через несколько часов после начала торжества в зале было уже так жарко и душно, что Титус наклонился к Магдалене и спросил, не открыть ли окно. Холодный воздух февральской ночи хлынул на разгоряченные лица; стало легче дышать; шум и воодушевление достигли, казалось, высшего предела.

Вдруг шаферы невесты вскочили на свои стулья, захлопали в ладоши и потребовали тишины. По веселье неудержимо продолжалось, — ведь уже дан был знак вести невесту в постель!

Двери распахнулись, и спальня наполнилась гостями. Музыканты уже разместились около широкого ложа, пиликали и дудели. Шум стоял несусветный. Смех не умолкал. Каждому не терпелось протолкнуться вперед, чтобы посмотреть, как Титус выкупит свою суженую из рук шаферов и унесет ее в брачный покой и как он будет там обороняться от них… Лишь после того, как Титус — как этого требовал обычай, сиял брыжжи и стал расстегивать камзол, гости начали расходиться — с шумными пожеланиями и игривыми намеками. Но еще немало времени прошло, пока последний гость покинул дом.

Прошли и послесвадебные торжества, и снова наступили будни. Титуса донимал кашель. Никто, кроме Магдалены, не обратил на это внимания. А она вспомнила, как в самый разгар свадьбы открыли окно и в комнату ворвался холодный февральский ветер. Титус был разгорячен и только-только оправился от болезни. Тревога овладела Магдаленой. Но Титус лишь смеялся над ней и отмахивался от ее страхов, от анисовых и ромашковых настоев, от теплых компрессов.

Их молодое счастье было еще безоблачно. По вечерам они сидели рядышком и рассказывали друг другу о своем детстве и юности. Прошлое казалось неправдоподобным. Только теперь, наконец, думалось им, начнется настоящая жизнь.

Как-то вечером, когда Титус совсем обессилел от приступа кашля, Магдалена решительно поднялась.

— Вот уже месяц, как ты кашляешь, и никого не хочешь слушать. Сегодня же я вызову Сваммердама.

Титус начал было вяло возражать, но Магдалена, насильно усадив его на стул, кликнула Аарта де Гельдера из мастерской и условилась с ним, что он приведет Яна Сваммердама.